– Похлебку будешь? Бобовая, пекучая, – поинтересовалась владелица забегаловки. – Деньги вперед. И сразу предупреждаю: в долг не верю, на улыбки не ведусь, в трахе не нуждаюсь, помощь не требуется.

Выслушав ее, я кивнул:

– Похлебку пекучую буду. Сегодняшняя?

– Сегодняшняя. От вчерашней только жижка, гущу тут быстро поджирают, если не доглядеть, а я не доглядела, а Мико у котла задремал… Позавчерашнюю подкисшую похлебку тоже не дожрали, велю прокипятить и миску дам бесплатно в придачу, если закажешь выпивку.

Прикинув возможности уже опустевшего желудка, я выложил на стойку две монеты:

– Мне двойную порцию сегодняшней похлебки, стопку нормального горлодера… а что вообще есть кроме похлебки? Жареное мясо? Компот?

– Компот? Есть. Монета за кувшин. Мико варит постоянно, чтобы не дать фруктам сгнить. Утром зарезали жирного карпинчо. Если готов заплатить пару монет за кусок мяса размером с твою ладонь – велю Мико зажарить.

– Два куска мяса, – кивнул я, мельком оценив жирность сидящих в клетке капибар и добавляя денег. – И кувшин компота.

Темная жилистая ладонь смела монеты, лицо хозяйки чуток подобрело, но хриплой властности в голосе не поубавилось, когда она криком заставила выползти из-под большого навеса пузатого лысеющего мужичка и послала его разводить огонь в потухшей кирпичной жаровне.

– И обжарь еще несколько бананов, Мико! – добавила она, дождалась вялого кивка пытающегося раздуть уголь мужичка и опять повернулась ко мне, уже держа в руке бутылку: – Бананы с меня – бесплатно.

– С чего такая доброта? – поинтересовался я, принимая от нее полную до краев стопку.

Стаканчик древний, пластиковый, помутневший от минувших веков и ветров. Точно такой же, как изрезанное морщинами лицо хозяйки кантины – хотя она не так уж и стара, ей вряд ли больше сорока, но явно повидала немало всякого за жизнь. И сомневаюсь, что она все эти годы простояла за стойкой окраинной забегаловки на крыше утонувшей многоэтажки.

– Доброта? – она презрительно фыркнула и рассмеялась. – Нет никакой доброты. Но чем больше ты ешь – тем больше ты пьешь и тем дольше не отрубишься. Так я получу больше денег.

– А если я отдал последние монеты? – я задумчиво прищурился, беззастенчиво изучая ее почти нагое крепкое тело.

– Тогда жареных бананов больше не будет, – она прищурилась в ответ, столь же открыто рассматривая меня. – Откуда у тебя такие мышцы, хомбре?

– А у тебя? О твой пресс морковку натирать можно…

– Как сказал мой бывший, о мой пресс хер сломать можно.

– Настолько крепкий?

– Настолько бугристый.

– И что ты?

– Сломала ему хер.

– Прессом?

– Пинком.

– Разумный выбор, – кивнул я и опрокинул в рот стопку.

Самогон действительно оказался хорошим. Но хуже чем у Мумнбы. Вспомнив о старом рыбаке, я вспомнил и о его бескорыстном щедром даре. О том самом свертке, что я предпочел не отдавать. Засунув руку в стоящий между ногами рюкзак, я нащупал тряпичный сверток, вытащил из него одну сигару и повертел башкой по сторонам:

– Уголек есть горящий?

Наклонившись вперед, она оперлась локтями о стойку:

– Еще сигары есть, амиго?

– А что?

– Давно не курила хороших. Я тебе две стопки – ты мне сигару.

– Пять стопок, – усмехнулся я. – А я тебе сигару.

Смерив меня оценивающим взглядом, она коротко кивнула:

– Акуэрдо, амиго. Но сигару вперед.

Я протянул требуемое.

– Я Трэдда.

– Оди, – и снова я не стал переиначивать или менять свое имя. И снова хрен поймешь, почему я решил так поступить. – Выпьешь со мной, Трэдда? Пока твой сонный Мико пытается раздуть жаровню…

– Он не мой, – улыбнулась она, наливая нам по стопке. – Выпьем, амиго. Эй, Мико! Давай живее, ящерица сонная!