– Ну ты даешь! – только и смог сказать Алик. – Хоть приключенческий роман про твою историю пиши… Но что ты собираешься делать дальше?
– В первую очередь – снять жилье и найти официальную работу. Потом, на основании работы, подать прошение о досрочных экзаменах в вуз. Соответственно, поступить в вуз и подавать документы на гражданство. Сейчас середина апреля, следовательно, до середины июня я могу находиться на территории страны. За это время я поступлю и получу учебную визу. Поскольку я имею статус зрелости, виза будет с правом на работу. Самая большая проблема – это как устроиться на работу официально. Я иностранный гражданин, сам понимаешь. Налог за меня платить до получения мною визы – огромный. Я бы даже без денег работал, только б иметь официальное подтверждение факта трудоустроенности.
– Я возьму тебя преподавать физкультуру, – пожал плечами Алик. – Для этого тебе не обязательно педагогическое образование, тем более – в детском доме. Но налог за тебя придется вычитать из твоей же зарплаты – извини, нас очень плохо финансируют, и я даже не уверен, что от зарплаты в итоге что-то останется. Жить тоже можешь здесь, у нас полно свободных комнат. Я сам, кстати, тоже здесь живу.
– Здорово! – Гранд просиял. – Тогда у меня почти не остается проблем. Все остальное решаемо, и достаточно просто!
– Вот и замечательно, – Алик мягко улыбнулся. – Кстати, я все хотел тебя спросить: как ты вообще меня нашел?
– Меня к тебе послала Галина Викторовна Артемьева, декан вашего факультета…
– Я перевелся на педагогический, так что она уже не мой декан, – поправил его Гонорин.
– Ну, пусть так. В общем, я пришел к ней искать Стаса, а она сказала, чтобы я шел к тебе, и дала твою визитку.
Алик помрачнел. Да так помрачнел, что даже жизнерадостность Алькано как-то сама собой угасла.
– Так. Я явно не знаю чего-то очень важного. И, судя по выражению твоего лица, это «что-то» не только важное, но и крайне неприятное. Он хоть жив?
– Не знаю. В конце прошлой весны его посадили в тюрьму.
Гранд едва не выронил кружку, пролив половину чая себе на джинсы, схватился за сигарету.
– За что?
– Подделка документов и распространение запрещенной литературы. Там очень мутное дело было. Я его защищал, выступал как адвокат на суде, но сумел добиться снятия только половины обвинений – правда, самых тяжких. А потом меня столкнули под колеса грузовика, я месяц провел в коме, и… сам видишь, каким я стал. Сейчас еще ничего, а поначалу я даже руками едва двигать мог. Ну да не о том речь. Я даже не знаю толком, с чего начать…
– Начни с начала, – серьезно посоветовал Алькано.
Алик собрался с силами и заговорил. Об Ордене, о работе с детским домом номер три, о том, как они перешли дорогу тем, кто делал бизнес на сиротах. О том, как Стаса пришли арестовывать и озвучили обвинение в педофилии, и от него отвернулись почти все. О том, как Алик с Женькой Алфеевым искали способы опровергнуть обвинения, о том, как им почти это удалось, но противник решил избавиться от Гонорина, который имел все шансы пусть не оправдать Ветровского, но, по крайней мере, добиться условного приговора. О Леше Каноровом, о фотографиях, о том, как Леша выступил на последнем суде, – это Алик знал со слов Алфеева. О том, как отвернулся и раскололся Орден, как разбежались все, кроме пятерых, не считая самого Алика. О том, как Гонорина уговорили занять место завуча, и о том, как они сейчас хотели отбить у Алисы и ее последователей детские дома, и отбили бы, если бы хватало денег. Но денег не хватало, невзирая даже на активное участие отца Женьки, который оказался очень хорошим человеком – это он дал пятьдесят тысяч на операцию, позволившую Алику остаться инвалидом только на нижнюю часть тела. И снова о Стасе: о том, что невозможно добиться свидания с ним, как ни старайся, о том, что его срок увеличен уже до двенадцати лет, а прошло меньше года с момента вынесения приговора, о том, что неизвестно, жив ли он вообще или его уже убили…