Не уверен, что смогу сейчас проделать это с каким-нибудь мужиком, даже спящим, но со спящей женщиной точно получится, они более эмоциональны, иначе реагируют на интонацию. А мне очень нужно выяснить, кто я такой и на каких правах здесь живу.

Входная дверь флигеля тоже не заперта. Как и двери комнат.

В первой храпит мужик. Тихо закрываю дверь – храпи себе дальше, приятель. Две следующие пусты. В четвёртой мне наконец улыбается удача в виде сладко спящей девчули лет двадцати.

На спинке стула висит аккуратно расправленный кружевной фартук. Ага, значит, горничная. Видимо, во всех мирах горничные носят одинаковые фартучки.

С удивлением замечаю здесь же, на стуле, штаны… И у кровати – ботинки, очень похожие на мои.

С другой стороны, у нас кто только как ни одевается. Про орчанок вообще молчу. Там весь наряд может состоять исключительно из чужих зубов. Собственноручно выбитых, конечно.

Девчонка едва слышно посапывает, устроив под пухлой щекой ладонь. Светлая коса трогательно свешивается чуть не до пола. Чистый ангелок.

Ну извини, милая. Ангелов, в прямом понимании этого слова, не существует – это я тебе как божественный инквизитор говорю. А те, которые существуют, – не белые и пушистые. Одному я даже когда-то пообрывал крылья. И на вкус и цвет они как куриные, только побольше.

Да уж, были времена, приходилось идти на крайности…

Присаживаюсь на краешек мягкого матраса, кладу руку девчуле на голову, осторожно нажимаю на нужные точки.

– Мм… – бормочет она, не просыпаясь, но уже улыбается.

– Как тебя зовут, милая? – спрашиваю шёпотом, поглаживая второй рукой её мягкие волосы.

– Та-аня… – отвечает она и зевает.

А красотка, однако!

– Таня, Та-анечка, солнышко… Расскажи мне, а чей это дом?

– Гра-афа Хатурова, – тут же отвечает она. – Александра Васильевича-а…

– А кто ещё из его родни тут живет?

– Его жена, Мария Александровна. Она классная… и красивая очень, а граф…

– Танечка, Танечка… – останавливаю её. – Это потом расскажешь. Кто ещё живёт?

– Их дети. Трое. Старший – Анатолий… дурак противный, – охотно делится Танечка, – проходу мне не даёт…

– Сколько ему лет? – перебиваю.

– Семнадцать. Ну такой дебил…

– Та-анечка…

– Ага-а…

Девчонка опять улыбается, подставляет мне под руку маленькое ушко. А в ушке аж четыре серьги, ишь ты…

– А Петька ничего так, – продолжает она. – Ему четырнадцать, но он всё за Толькой повторяет, прям попугай. А ещё Ярик, он младший, ему двенадцать, что ли. Этот мимимишный такой, как куколка, а Петька с Толькой…

– Да-да, я понял, – опять перебиваю. И с интересом ощупываю её серьги. Какой странный материал! Не металл, не фаянс… – А больше никто не живёт?

– Только Никита. – В голосе горничной появляются мечтательные нотки. – Он такой… Глаза такие красивые, све-е-етлые, будто прозрачные… Он на год Тольки старше, но стройный, а Толька кабан натуральный. Никита с мальчишками Хатурова не дружит из-за Тольки, я знаю! Александр Васильевич не знает, а у них прямо война! Только тихая…

Война, значит. И глаза светлые. Я вспоминаю своё отражение в зеркале и с интересом уточняю:

– Никита – это черноволосый такой?

– Ну да-а-а…

Ну вот я и выяснил, как меня зовут. Почти тёзка. Что ж, это удобно.

– А графу этот Никита кем приходится, Танечка?

– Нике-ем… – Она опять зевает. – Никита – покойного князя Каменского сын, он Хатуровым вообще никто, прикинь?!

То есть пацан даже не родственник. Но тогда какого хрена он тут делает?

А Танечка, продолжая сладко дрыхнуть, выдаёт мне желанную инфу.

Князь Станислав Каменский умер года два назад. И его жена – то есть мать Никиты – очень быстро выскочила замуж второй раз, за какого-то барончика.