— Ма, это нас противная Танька не отпускает, да? — с детской непосредственностью спросила напрямую дочь.

— Манюнь, ты же знаешь, что нельзя взрослых людей так неуважительно называть, — попыталась я спрятаться за тонкой вуалью строгости.

— Это хороших людей нельзя, — разбила мою строгость своей дочь и продолжила умильно хмурясь с “какая же ты недогадливая” видом. — А плохих надо звать как заслужили. Папа так говорил. Разве не помнишь? “В лоб лупи всю правду!” — попыталась она скопировать его тон и голос, заставив тоскливо сжаться мое сердце. Вообще-то Яков обычно не такими выражениями пользовался, смягчал только в присутствии дочери, да и то не всегда в последнее время. Эх, Яков-Яков, был ты нам опорой и защитой, да подлость и отрава тебя подточили-подкосили, а я ничего поделать и не смогла. Опять виновата, опять в эпицентре горя и потери. — А Танька — плохая, вообще гадкая и тебя обижает, я знаю. Думаешь я глупая и мелкая еще? Ага-ага! Я всегда видела, как она и на папу, и на тебя смотрит, когда вы не замечали. В зоопарке помнишь ту страшную удавку?

— Самку удава, — шмыгнув носом и с трудом удерживая готовые сорваться слезы, поправила я дочь.

— Ага, ее. Она тоже вся какая лежи-и-ит, спи-и-ит как будто, а сама смотри-и-ит у-у-ух как страшно. Но ты не бойся, мам, у нас все хорошо будет.

— Конечно, будет, — закивала я и тут же вырвалась из плена маленьких ладошек, услышав снаружи голос, от звучания которого мое сердце снова расширилось и заскакало так, что в глазах от удушья на пару секунд потемнело.

— Да ладно, я подожду, — сказал спокойно еще невидимый мне Илья, явно на какое-то замечание от моих надзирателей, уловить которое не успела.

— Вернитесь пожалуйста в зал, вам сообщат, когда освободится, — недовольно проворчал один из них.

— А мне не в удобства, мужики, мне бы с Инной Кирилловной парой слов перекинуться, мы же с ней старинные знакомцы. Поняли, да? — мужчина явно нарочно заставил это прозвучать немного двусмысленно.

— На данный момент это невозможно. Вернитесь за стол.

— Чего это невозможно? Сейчас дождусь, и поболтаем. Она же теперь не мужняя жена, зато в самом соку. А за столом больно народу много. Лишние уши, и все такое.

— Вернись за стол, урод! Ты че, х*ево всасываешь что тебе… — не выдержав агрессивно зарычал второй надзиратель и тут же охнул, что-то явно тяжелое бухнуло в дверь с обратной стороны.

— Ах ты, сука! Тре… — попытался закричать второй, но сразу захлебнулся, болезненно вскрикнул, и послышался новый звук падения.

Я схватила Нюську за руку и шагнула к выходу, потянувшись открыть защелку, но хлипкая железка звякнула, выдираемая с мясом из полотна, и дверь распахнулась, являя нам Горинова.

— Очень невежливые у вас телохранители, Инна Кирилловна. — мрачно оглядев нас, заявил он. — Пришлось их немного угомонить, уж простите.

— Не… не мои… — мгновенно потерявшись в его глазах, промямлила я.

Язык-руки-ноги онемели в единое мгновенье, в голове звон-звон-звон, а за ребрами что-то растет-растет, дышать одновременно и нечем, и будто напрямую в легких чистый кислород, от которого хмельная мигом.

— Что? — чуть наклонив голову, переспросил мужчина, и я сумела-таки отвесить себе мысленно оплеуху.

— Они мне не телохранители. Скорее уж совсем наоборот, — пробормотала, разом осипнув.

— То есть я верно понял ваши слова и взгляды, и вы были не рады их обществу?

— Их плохая Танька позвала! — подала голос Нюська, опережая и совсем не робко выглядывая из-за меня.

— Вас понял. Желаете покинуть заведение?

— Желаю.