– Отпустите! – отчаянно кричит он, но это только начало его страданий. Его последний крик утопает в бездне отчаяния.

Генри лежал на земле, его взгляд был полон отчаяния и направлен на меня. В моей руке блестел тонкий, острый нож. С холодным спокойствием хирурга я изучал его кисть. Мизинец казался идеальной точкой для начала. Лезвие коснулось кожи, и тишина разорвалась резким хрустом костей и сухожилий. Глухой, надрывный крик боли смешался с едва уловимым звуком разрезаемой плоти. Отрубленный палец бессильно упал на асфальт, оставив за собой кровавый след, как мазок кисти по темной холщовой картине. Я осторожно поднял его и опустил в ледяное ведро. Красная жидкость медленно окрасила лед в оттенок крови.

– Перестань смаковать, придурок! Он сейчас обделается прямо в штаны! – рявкает Нико.

Я быстро бросаю на него взгляд и перехожу к следующему пальцу. Кисть дергается в беспомощной попытке сопротивления, но это только усиливает мое удовлетворение. Я не обращаю внимания на дискомфорт, действуя с хладнокровием хирурга, выполняющего сложную операцию. Найдя место сгиба, я прикладываю лезвие и делаю разрез. Кровь брызжет фонтаном, несколько капель попадают на мой костюм, и я чувствую, как теплая, липкая жидкость оседает на коже моего лица.

Второй палец, третий. Каждую отрубленную конечность я аккуратно кладу в ведро. Это похоже на ритуал, медленный и мучительный. Я наслаждаюсь его агонией, его бессилием. Генри, бледный, с окровавленной кистью, стонет от боли.

Поднимаясь, я показываю Нико, что закончил. Он берет Генри за плечи, открывает дверь и заталкивает его на заднее сиденье. Мужчина стонет, глядя на свою окровавленную кисть. Капли крови пропитывают рукав его белой рубашки, капают на штаны и светлый салон. Нико подает мне ведро с его конечностями, и я не могу сдержать мрачную улыбку, глядя на свою работу.

– Это твое, – говорю я, кладя ведро между ног Генри. – У тебя есть около двадцати минут, чтобы попытаться пришить их обратно. В противном случае ты останешься без них.

Его рыдания разрывают тишину, но мне это безразлично. Более того, его жалкий вид вызывает у меня отвращение. Без пальцев можно жить, а вот без сердца, головы или других важных органов… Путь один – в ад.

– Хорошей дороги, – говорю я, закрывая дверь автомобиля и ударяя ладонью по крыше.

Нико ухмыляется, как Чеширский кот, его глаза горят злорадством.

– Я вызову пару парней, чтобы прибраться здесь, – он достает телефон из кармана пиджака. – А тебе нужно привести себя в порядок и произнести речь, которую мы все так ждем.

К черту мою жизнь. Самый большой позор еще впереди.

Под внимательным, почти пронизывающим взглядом Марко я накидываю на себя пиджак, который начинает давить на плечи. В этот момент меня охватывает предчувствие: сейчас мне предстоит общение с Доном, а не с братом. Я ощущаю, как его спокойствие, ранее сопутствующее нашему диалогу, начинает таять, уступая место буре раздражения, поднимающейся из глубины его души.

Брат не тот человек, который оставит мой поступок без последствий.

– Лия нашла Виту? – произношу я, стараясь говорить как можно более непринужденно, словно обсуждаю погоду. В то же время запихиваю испачканный пиджак и рубашку в черный мусорный пакет, избегая его гнева, который, похоже, вот-вот вырвется наружу.

– Что ты сделал? – спрашивает Марко, его голос звучит как натянутая струна. Каждый слог, каждое слово, произнесенное им, пронизано гневом, который брат старается не скрывать.

– Тебе сказать как брату или как Дону?