– Я в какой-то момент пришёл к выводу, что женщинам легче жить, чем мужчинам. – Рома тянется за бутылкой вина.

– Чего? – Я приподнимаю плечи, как собаки поднимают холку перед дракой. Вот, снова. Постоянная драка. Я всё больше понимаю, что имел в виду Дима. Может, нашу драку действительно начала я?

– Как тебе сказать? Понимаю, что это звучит очень сексистски, и пойми меня правильно, я не хочу вас обидеть. Но ваше предназначение в природе, можно сказать, предрешено, – я округляю глаза так широко, что чувствую натяжение кожи вокруг них. Он улыбается и продолжает: – Лиза, ну у тебя же есть матка? Если я хоть немного разбираюсь в женщинах, то она у тебя должна быть.

– Да давай без прелюдий, баба, по-твоему, рожает, а мужик бегает за мамонтом? И ты ведёшь к тому, что в современном мире роды остались теми же самыми родами, да ещё и с обезболиванием, а мамонты трансформировались в деньги?

– Ну да. И методов охоты стало гораздо больше, что ли.

– Пока звучит отлично. Вроде всё стало проще. Тебе так не кажется?

– Не знаю, кажется, всё гораздо сложнее. Мужчинам сложнее найти свой авторский метод охоты в современном мире. Предназначение.

– А бабе достаточно родить? Ты можешь быть уверен, что это правда? – Я смеюсь.

– Наверное, есть женщины, которым этого недостаточно, но сравни в процентном соотношении великих мастеров. Мужчин больше во всех сферах.

Я кидаю в него подушку.

– Да, это потому, что вы щемите нас столетиями! – Он подливает вино в мой бокал, отбив подушку локтем. Я продолжаю, – Так, а в чём проблема-то? Деньги не мамонт, они не сопротивляются. Это даже проще, чем мамонт. Я вообще не понимаю этой гонки. Игра, в которую все играют и всё равно проигрывают, потому что там нигде нет судьи, который скажет: «Всё, ты выиграл, остановись!». Этот судья сидит у каждого в голове. Мы валяемся с тобой на диване. Сегодня – вершина моей и твоей жизни. У меня в матке нет ребёнка, а у тебя в холодильнике не лежит мамонт. Ну и похуй, мы продолжаем лежать на диване и существовать. Вне своих выдуманных предназначений, – я лениво тяну руку, забирая заново наполненный бокал.

Он смотрит на меня, втягивая дым. С немного высокомерной улыбкой, будто я чего-то не понимаю. Ему это простительно. В нас обоих есть сложность, которая нравится другим людям, но пребывать в этой сложности – сложно. Простите за каламбур. Это такая глубина, в которую страшно окунуться, но даже когда ты набираешься смелости и спускаешься в темноту, ты не находишь там дна. Будто его там и нет вовсе. Это стрёмно. Бесконечное падение. Бесконечное.

– Лиза, ты мастер пространственных речей, я это понял. Но давай по фактам. Готова к блицу?

– Давай. Это даже интересно, – я делаю глоток.

– Назови марку машины, на которой ездил твой бывший парень?

– BMW, – автоматически отвечаю я, закатывая глаза. Рома улыбается.

– Ещё парни были на машинах?

– Да, был «Мерседес» ещё. Подожди, подожди, ещё был парень на «Рено», – я впервые горжусь этим фактом. Вот видите, любой факт можно преподнести и в хорошем, и в плохом свете.

– А потом ты бросила его ради парня на «бэхе» или «мерсе»?

– Фактически так. Но дело не в машинах, – ещё любой факт можно использовать как доказательство, хотя в реальности он таковым не является.

По-моему, Фредерик Перлз, основатель гештальт терапии говорил, что причинно-следственные связи в наших головах – это куриный помёт. Ещё он говорил, что человек будет охотнее манипулировать другими людьми ради получения поддержки, чем согласится сам встать на собственные ноги, чтобы вытереть собственную задницу. Странные у него были метафоры. Узконаправленные. Фрейд бы точно задвинул шутку на эту тему.