Нужно просто подождать. Крепким терпением я никогда не отличалась, но сейчас иначе никак нельзя. Стараюсь не думать о том, что хочу в туалет, а еще больше — пожрать. Хожу туда-сюда и наблюдаю, как пыль под моими ногами поднимается и опускается обратно на деревянный пол. Я как настоящая заключенная и это злит.

Что же такого «по-плохому» нам сделает мужик со шрамом? Что вообще нам, детям из детдома, можно сделать плохого? Это даже смешно звучит. Не даст еды? Воды? Заставит спать в мороз на остановке? Всё это уже было, всё это давно пройдено. Разве что пуля в лоб. Но это уже будет не угроза.

Время идет, но никто так и не появляется.

Мой мочевой пузырь уже готов просто разорваться, а пустой желудок — скукожиться в сморщенную трубочку. Теперь вкус дешевой овсянки не кажется мне таким уж мерзким, тарелку каши сейчас бы точно съела.

Когда терпеть уже просто невозможно, я принимаюсь стаскивать с мебели клеёнку в поисках хоть какого-нибудь ведра. Эти уроды не заставят меня ходить под себя, будто животное, закрытое в клетке питомника. Я человек, пусть и с непростой жизнью, но всё же человек. Если они хотят меня унизить, то у них ничего не получится.

Срывая одну клеенку за другой, я успеваю найти старое пианино, кресло с торчащими пружинами, поломанный стол, какие-то картины и вазу. Вот уж никогда не думала, что буду рада какой-то там вазе. Справить нужду, находясь в наручниках, оказывается сложней, чем я думала, но приложив усилия, я это делаю.

Закончив со всем этим, я обратно накрываю вазу клеенкой и отодвигаю в самый дальний угол. На одну проблему становится меньше, но вот чувство голода никуда не пропало. Я вообще очень люблю поесть. Еда приносит мне счастье, как бы глупо это ни звучало. Она дает силы, которые мне всегда необходимы. Из нас троих я вообще, наверное, самая прожорливая, но только в плане своей порции, чужое я никогда не съем.

Время продолжает ползти вперед, и вместе с голодом появляется желание попить. В маленьком окошке уже виден день, но никто по-прежнему не торопится. На выносливость, значит, решили проверить?

Чтобы не думать о еде, я усаживаюсь в старое кресло и засыпаю. Мне ничего не снится, я вообще редко вижу сны. Когда просыпаюсь, замечаю за окном ночь. Меня почему-то начинает лихорадить. Я заболеваю, и сейчас для этого ну совсем неподходящий момент.

Губы потрескались и теперь жгут. Хочется раздеться, но я не могу. Не чувствую рук. У меня походу температура, и этот внутренний жар нужно чем-то погасить, например, стаканом воды. Пусть вода будет из-под крана или из лужи, но главное, чтобы это была именно вода.

Пытаясь снова заснуть, чтобы не тратить остатки сил, я вдруг сквозь шум в ушах слышу чьи-то шаги за дверью. Почему-то сомнений никаких нет, это пожаловал тот мужик со шрамом на пол лица.

Я не шевелюсь, когда входная дверь открывается. Если все они рассчитывают, что я припаду к их ногам и буду рыдать, молить о пощаде, то как бы ни так. Моей вины ни в чем нет, и я не вижу смысла просить прощания… ни за что. Дверь закрывается, и в масштабах этой маленькой комнатушки теперь находится еще один человек.

Шмыгнув носом, я ощущаю, что жар в моей груди будто вибрирует, дрожит. Хорошенько кашлянув аж до слез и сухой боли в горле, я смотрю на свои несчастные руки. Кровь на запястьях уже давно запеклась, пальцы синие и холодные.

— Ну что? Теперь ты будешь сговорчивей? — мужчина подходит ближе и останавливается в нескольких шагах от меня.

Я медленно поворачиваю голову и смотрю на него снизу верх. Начищенные до безупречного блеска туфли, черные брюки, черное пальто, торчащий белый воротник рубашки, аккуратно уложенные набок черные волосы с небольшой проседью на висках. Весь такой чистый и здоровый. Тошнотворно идеальный. До одури хочется испачкать одежду этого ублюдка, взъерошить волосы и выцарапать глаза за то, что пока я и мои друзья здесь гнием, он жрет и радуется жизни.