Теперь Алый легко мог поверить гуляющим среди солдат байкам о его невиданной мощи, воинской доблести, бесстрашии и силе духа. Такого человека он охотно принял бы как товарища. Беда в том, что человеком-то он и не был.

Непростительно и дальше медлить, вот так разглядывая его, смутившись, подумал Алый, и, следуя протоколу, спросил:

– Ты – Астерий? Тот, кого называют Рожденным от гнева богов в лабиринтах ужаса?

– Те, кто так меня называют, долго не живут, – ответил тауран. Голос его звучал мягко и насмешливо, будто слова эти были всего лишь шуткой. Но Алый, хоть и понаслышке, хорошо знал цену его словам. Он шагнул вперед, обнажив меч на четыре пальца.

– Бог, которого ты покинул, призывает тебя, Астерий. Если не пойдешь добром, нам придется…

Астерий хмыкнул, поставил кружку, взял следующую, и, перегнувшись через стойку, с нескрываемым удовольствием окинул взглядом меч.

– О, ульфберт? Хорош! Только вот беда, теленок – чтобы вынуть его из ножен, тебе придется лечь на пол, – и, усмехнувшись, указал вверх большим пальцем. Алый не посмотрел, но от досады его бросило в краску. Какое, право, ребячество – хвататься за меч! Хоть обеденный зал трактира был довольно большим, но с полуторным боевым мечом здесь и в самом деле не развернуться.

– И мух не разогнать, – словно услышав его мысли, кивнул Астерий. – Берись за лабрис, мой тебе совет, а не желаешь по-глупому его бесчестить – так за дубинку.

Хороший совет отчего бы и не принять? Заалевшийся Алый выхватил из-за пояса короткую турецкую дубинку, сделал обманное движение вниз и вбок, и ринулся на Астерия.

Предугадав его маневр, тауран швырнул кружку, и угодил Алому точнехонько в лоб. Рыцарь рухнул навзничь с таким грохотом, будто об пол разбили окованный сундук. Взметнулись опилки, затанцевала в солнечных лучах золотая пыль.

Тотчас же, с удивительной для такого массивного существа легкостью, Астерий перемахнул через стойку, Белого ушиб кулаком по темени, а Золотому вывернул руку, и врезал его же дубинкой по уху

Оглядел поверженных рыцарей. Покачал головой. Сдернул с плеча тряпицу, вытер руки. Зычно выкрикнул:

– Эдмон! Фернан! Выползайте, крысята! Говорил вам повременить с уборкой, так нет! Теперь, уж будьте любезны, начинайте заново.

– Быстро вы в этот раз, мэтр Стильер, – с нагловатым смешком заявил один из подростков, высовываясь из-за двери, – в цирке за такое кургузое представление и гроша бы не заплатили, а то и закидали бы еще каким гнильем.

– Поговори, паршивец, так я тебе устрою представление, – проворчал тауран, но мальчишка, ничуть не испугавшись, снова захихикал в кулак.

Колеса тележки грохотали по булыжникам мостовой, и он подумал, что на левом надо бы сменить обод. От запаха цветов и рыбы, пропитавшего каждый камень этого города, воздух больше походил на знаменитый здешний суп – горячее густое душистое варево из всего, что можно поймать в море и вырастить на земле – и при каждом вдохе обжигал гортань.

– Вы забыли лопату, дорогой мэтр Стильер! – весело окликнул его Барнаба, булочник, стоявший на другой стороне улицы. – Негоже бросать падаль просто так, пусть и за воротами.

Тауран остановился. Тряпицей, которую по глупой привычке вечно забрасывал на плечо, вытер лоб и бритый затылок, обмахнул мух с трех тел, вповалку лежавших на тележке. Укоризненно сказал:

– Вы удивляете меня, мэтр Барнаба. Эти господа живы, хоть и… не вполне здоровы.

– Падаль. Как есть падаль, и без разницы, живы они или нет, – с той же веселостью отозвался Барнаба. – Не стоило бы вам проявлять доброту к подобным отбросам. В другой раз непременно захватите лопату!