Матвей Игнатьевич страдал, как вскоре выяснилось, не только цинизмом и пристрастием к алкоголю, но и, как следствие последнего, прогрессирующим алкогольным делирием или, попросту говоря, белой горячкой. Молодому медику приходилось не раз ловить и связывать своего наставника, когда тот начинал неожиданно трястись от страха и убегать от невидимых созданий. Подобные приступы случались, как правило, спустя несколько дней трезвости после очередного запоя Матвея Игнатьевича. Но стоило молодому медику с помощью внутривенных инъекций привести наставника в чувство, как тот делал логичный вывод, что его трезвость вредна ему и всем окружающим и снова брался за стакан.

В тот день им двоим пришлось работать, засучив рукава. Элитная группа разведки напоролась на засаду. Было много тяжёлых. Матвей Игнатьевич вёл операцию, а молодой, но уже достаточно опытный медик, ему ассистировал.

Неожиданно скальпель в руках старого доктора дрогнул. Помощник это увидел и поднял глаза на наставника. Безумный взгляд Матвея Игнатьевича судорожно бегал по больному, наблюдая за каким-то насекомым или чёртиком, видимым только ему одному.

«Смотри, смотри! – заорал Матвей Игнатьевич. – Ты это видишь? А ты мне не верил. Вот тебе! Вот тебе!»

Он взмахнул скальпелем и стал изо всех сил бить им в грудь больного, пытаясь попасть в невидимое существо, затем с диким воплем выскочил из операционной и, не переставая размахивать скальпелем, бросился по коридору. Он судорожно пытался на бегу избавиться от каких-то невидимых созданий, ползающих по его телу. На душераздирающие вопли Матвея Игнатьевича выбежали все – и медики, и пациенты. Помощник догнал его в самом конце коридора. Уверенными движениями он повалил своего наставника, выдернул из его штанов ремень и резким движением стянул ему за спиной руки. Потом он прошёл в операционную и вернулся со шприцем и двумя ампулами в руке. Старый врач продолжал вопить и биться в конвульсиях, лёжа на полу с завязанными за спиной руками.

Сильный удар ногой в живот стал для Матвея Игнатьевича первым успокоительным, затем молодой доктор с невозмутимым выражением лица резким движением оторвал рукав на халате наставника и, не целясь, воткнул ему в вену шприц с успокоительным. Тело старого врача перестало биться в припадке. Взгляд Матвея Игнатьевича стал более осмысленным:

– Спасибо, сынок! – пробормотал он, глядя на невозмутимое лицо своего помощника, который стал набирать в шприц новое лекарство для следующего укола. – Стой! Стой! Ты перепутал. Ты набираешь не галопередол, а, похоже, кураре. Ты же так меня убьёшь, сопляк-недоучка!

Но молодой доктор, как будто бы, не слыша слова своего наставника, поднёс шприц к его вене. Матвей Игнатьевич попытался вырваться, но связанные за спиной руки не давали ему это сделать. К тому же колено соперника уверенно прижимало его к полу.

– Я не перепутал, – спокойным голосом произнёс молодой доктор, посмотрев в глаза наставника. – Ты прав, Матвей Игнатьевич, это не успокаивающее. Это расслабляющее. Так что, расслабься и послушай меня. Ты почти год вбивал мне в голову, что я должен уметь видеть «мёртвых», пока они ещё дышат, пока они еще просят о помощи, и не тратить на них своё время. И знаешь, я научился видеть «мёртвых». Один из них сейчас передо мной.

Матвей Игнатьевич замотал головой, но молодой доктор уже вводил инъекцию ему в вену.

– Ну, сам посуди, – примирительным тоном продолжил он, – ты же знаешь, что твой делирий неизлечим. Мы оба знаем, что дальше будет только хуже. Приступы будут чаще и тяжелее, они будут приходить как в момент трезвости, так и в момент опьянения. И мне придётся тратить на тебя всё больше и больше времени, зная, что конец всё равно будет один. А сколько бы я мог за это время спасти настоящих бойцов?