– Джералд, – прошептала она опять.

Почему она шепчет? Он мертв. Человек, который однажды ее удивил, пригласив на выходные в Арубу – в Арубу, не куда-нибудь, – и как-то на вечеринке под Новый год надел ее туфли из крокодиловой кожи себе на уши… этот человек мертв. Так какого же черта ты шепчешь?!

– Джералд! – На этот раз она крикнула в полный голос. – Джералд, очнись!

Ее собственный крик чуть было не вызвал истерику снова. И страшнее всего было даже не то, что Джералд не подавал никаких признаков жизни, а то, что панический страх никуда не ушел. Вот он, здесь, у нее внутри. Без устали кружит в ее сознании, словно хищник – вокруг догорающего костра человека, который отбился от своей компании и заблудился в чаще непроходимого леса.

Но ты-то не заблудилась, – сказала примерная женушка Берлингейм, но Джесси не верила ей. Ее железное самообладание казалось наигранным, а непробиваемое здравомыслие – поверхностным и фальшивым. – Ты же знаешь, где ты.

Да, она знает где. В конце извилистой разбитой проселочной дороги, которая отходит от шоссе в двух милях южнее озера. Когда они с Джералдом ехали сюда, дорога была устлана нетронутым ковром из желтых и красных осенних листьев, так что вполне можно было предположить, что по этому проселку, ведущему к бухте, никто не ездил как минимум три недели. С начала листопада. Обычно на этот берег озера приезжают только летом, и вовсе не исключено, что еще со Дня Труда сюда вообще никто не ездил. До ближайших домов на автобане 117, где люди живут круглый год, отсюда было миль пять – сначала по проселку, потом по шоссе.

Я здесь совсем одна, мой муж лежит мертвый на полу, я прикована наручниками к кровати. Я могу кричать хоть до посинения, только это ничего не изменит, потому что никто меня не услышит. Ближе всех ко мне парень с пилой, но до него мили четыре, не меньше. Может быть, он вообще на другом берегу. Собака меня услышит наверняка, но она скорее всего бездомная. Джералд мертв, какая досада… я не хотела его убивать, если это я виновата… но он умер хотя бы быстро и безболезненно. А вот мне предстоит умирать долго и мучительно, если никто в Портленде не начнет о нас беспокоиться, а я не вижу причин, почему бы там начали беспокоиться…

Джесси понимала, что ей не надо об этом думать; эти мрачные мысли только усугубляли страх. Если она не возьмет себя в руки, то ее вновь захлестнет волна паники. Нет, ей не надо об этом думать. Но вот что хреново: если ты начинаешь об этом думать, остановиться уже невозможно.

А может, ты этого и заслуживаешь, – вдруг прорезался нервный и возбужденный голос примерной женушки Берлингейм. – Да, именно этого ты и заслуживаешь. Потому что ты его убила, Джесси. И ты себя не обманешь на этот счет. Я тебе не позволю себя обманывать. Да, он был в плохой форме, и рано или поздно это должно было произойти – сердечный приступ на работе, или на автостоянке, или по дороге домой с работы, когда он пытается прикурить, а большой грузовик резко сигналит ему, чтобы он уступил дорогу. Но ты не могла дожидаться этого «рано или поздно», правда? Нет, только не ты. Только не дочь Тома Махо, хорошая девочка Джесси. Ты не могла просто расслабиться и позволить ему сделать то, что он хочет. Супербаба Джесси Берлингейм решительно заявляет: «Ни один мужик не закует меня в цепи», – и бьет мужа ногой по яйцам. Тебе обязательно нужно было ему заехать? И причем в самый что ни на есть подходящий момент… когда его термостат и без того зашкаливало. Давай лучше начистоту, милая: ты его убила. Так что ты, может быть, и заслуживаешь того, что с тобой приключилось. Может быть…