Антиох любил разыгрывать из себя римлянина: облачившись в тогу, он устраивал шутейные “выборы” в Антиохии. Одновременно он тайно строил флот и обучал боевых слонов, что было запрещено договором с римлянами. Однако Рим, твердо решивший завоевать господство в Восточном Средиземноморье, не намерен был терпеть новую империю Антиоха. Когда римский посол Попиллий Ленас встретился с царем в Александрии, римлянин тростью очертил круг на песке вокруг Антиоха и заявил, что царь не выйдет из круга, пока не пообещает уйти из Египта. Антиох, “тяжело вздыхая и с горечью в сердце”, склонился перед мощью Рима.

Тем временем евреи отказывались приносить жертвы перед статуей обожествленного Антиоха. И чтобы Иерусалим не поднял восстание в третий раз, Помешанный решил искоренить саму иудейскую религию.

В 167 году до н. э. Антиох обманным путем овладел Иерусалимом “в святой день субботы”, перебил тысячи его жителей, разрушил стены и построил для своей резиденции новую крепость Акра[41]. Управление городом Антиох передал греческому губернатору и “предателю законов и отечества” Менелаю.

Затем Антиох под страхом смерти запретил иудеям совершать любые жертвоприношения или богослужения в Храме, соблюдать субботу и Закон, а также совершать обрезание. И “стал закалывать на жертвенниках свиней, осквернил Храм жиром этих животных и тем надругался над установлениями иудеев и их древним благочестием”. Шестого декабря Храм был переосвящен в честь верховного бога империи – Зевса Олимпийского. Опять воцарилась “мерзость запустения”. На алтаре вне Святая Святых было совершено жертвоприношение богу Антиоху (скорее всего, в его же присутствии). “Храм наполнился любодейством и бесчинием от язычников, которые, обращаясь с блудницами, смешивались с женщинами в самых священных притворах”. Менелай не препятствовал этому, и люди, надев на голову венки из плюща, приходили в Храм совершать языческие жертвоприношения, а после этого даже многие священники отправлялись в гимнасий посмотреть на состязания нагих атлетов.

Тех же, кто сохранял верность Субботе, сжигали заживо или предавали жестокой казни, позаимствованной у греков, – через распятие. Один старец предпочел смерть, когда его заставляли поесть свинины; женщин, обрезавших своих сыновей, сбрасывали вместе с младенцами со стен Иерусалима. Когда у кого-то находили Тору, ее “разрывали и сожигали огнем”, а хозяина предавали смерти. И все же Тора, как и Храм, была для многих дороже жизни. Казни верных Закону иудеев породили новый культ мучеников и обострили мессианские настроения и ожидания Апокалипсиса[42]. Все больше иудеев верили, что “многие из спящих в прахе земли пробудятся… для жизни вечной” в Иерусалиме, зло будет повержено, а Добро восторжествует с пришествием Мессии – Сына Человеческого, облеченного во славу и величие.

Помешанный тем временем вернулся к себе в Антиохию, где отметил свои позорные победы пышным празднеством. Скифские конники в золотых доспехах, индийские слоны, гладиаторы и парфянские всадники на конях в золотой сбруе торжественной процессией прошли по городу. За ними шествовали юноши-атлеты в позолоченных венках. А за атлетами брели около тысячи откормленных жертвенных быков, катились повозки со статуями богов и героев и шли женщины, окроплявшие “благовониями из золотых кувшинов” толпу зрителей. В цирках сражались гладиаторы, из фонтанов текло красное вино, а царь принимал на пиру во дворце тысячу гостей. Помешанный сам был распорядителем на празднестве. Он верхом проносился вдоль процессии, одних погоняя, других сдерживая. Во время пира он самолично рассаживал гостей, присаживался то к одним, то к другим и перекидывался шутками с комедиантами. В конце пиршества царские музыканты внесли фигуру, задрапированную тканями. Как только они опустили ее наземь, фигура, едва послышались звуки музыки, внезапно сбросила покров, и глазам онемевших гостей предстал сам царь: “Он вскочил нагишом и, заигрывая со скоморохами, отплясывал смешные и непристойные танцы”.