Однако с того момента, когда государственная (военная) служба перестала быть основной обязанностью дворянина, исчез и сопутствовавший институт службы крестьянской. Этот институт прекратил своё политическое существование. Крепостничество превращается в хозяйственно-экономический институт, нужный лишь для обеспечения образа жизни дворянства и извлечения дохода (с уплатой налогов). Однако дворяне хотели получить и политический дивиденд от своих новых вольностей. Они были заинтересованы в установлении личной зависимости крестьян, чтобы иметь основания утверждать, что таким образом они «гарантируют их лояльность» существующему порядку вещей. И считаться на этом основании опорой трона.

Таким образом, фактическое усиление личной зависимости (а также направленные на него отдельные юридически оформленные запреты: менять помещика, жаловаться, добровольно уходить в рекруты и т. п.) происходит не только из стремления усилить экономическую эксплуатацию или реализовать патологические наклонности психики. Но прежде всего из необходимости представить государю и государству вместо действительной службы в армии и госаппарате фиктивную политическую роль. Причём помещики взяли на себя обеспечение лояльности крестьян (подавляющей массы населения) не перед государем (перед ним народ и так был полностью лоялен до самой пропагандисткой кампании «Распутин живёт с царицей» в 1917-м), а именно перед государством, перед социальной системой в целом.

Потому-то личная зависимость крестьян никогда не была юридически оформлена как рабство. Ни в писаном законе, ни в обычном праве (последнее требует и от рабов признания себя таковыми). Ведь иначе положение помещика в отношении крестьян свелось бы только к собственности, но не власти. А режим собственности политически защищается только государством, но никак не собственниками. Помещики же обязывались поддерживать именно власть, что подтверждалось их обязанностями в отношении крестьян, весьма существенными в экономическом и гуманитарном плане. Перед рабами никакой обязанности быть не может.

Так родилась ложная государственная идеология (то есть государственная утопия), построенная не на праве, а на его пробелах или неприменении. Эта утопия и её политическое функционирование, как правило, и имеется в виду в нашей историографии под неточным именем «крепостное право». Её надо отличать от набора собственно норм закона, описывающих крепостной правовой статус крестьян.

Великая крестьянская реформа, которую уже на закате долгого государства Петра Первого осуществит наконец-то Александр II Освободитель, ликвидирует правовую конструкцию крепостничества, но не освободит государство (и государей) от крепостнической политической утопии. Политическая реформа не будет включена в пакет остальных либеральных реформ, сопровождавших крестьянскую реформу. Это и обойдётся Николаю II потерей трона и жизни, подведя черту под второй фазой русской государственности.

Утрата баланса в правах и обязанностях сословий и есть потеря справедливости.

Именно как элемент хозяйственно-экономической деятельности крепостничество, потерявшее свой изначальный смысл службы, уже во второй половине XVIII века стало серьёзной проблемой Российского государства.

Нельзя сказать, что русские государи не осознавали проблему крепостной системы как политическую.

Первое слово о проблеме сказал Пётр III, первым давший вольность дворянству. Решить её пыталась ещё Екатерина Великая, дворянскую вольность подтвердившая. Многое сделал Николай I. Александр II Освободитель освободил крестьян, но