Сначала показалось, что это видение, шутка воображения. Матушка. В изысканном синем бархате, с ожерельем вокруг все еще красивой шеи. Амели впервые видела ее такой элегантной. Боялась пошевелиться, чтобы видение не исчезло. Робко протянула руку:

— Матушка…

— Девочка моя, какая же ты красавица!

Матушка обняла, крепко прижала к себе. Амели, в ответ, тоже обхватила ее руками, положила голову на плечо, чувствуя родной знакомый запах. Только тогда она поверила, что это не видение.

— Как вы здесь, матушка?

Та подняла брови:

— Что за странный вопрос? Дочь выходит замуж, а матери нет? И отец здесь, и девочки. Твой будущий муж оказался порядочным человеком, несмотря на все глупые сплетни. — Она кокетливо прикрыла пальцами рот: — И он такой красавец… Вы прекрасная пара. Прекрасная!

Амели остолбенела:

— Так вы одобряете?

— Еще бы!

Амели просто не узнавала мать. Та будто помолодела на несколько лет, похорошела. И сколько же в ней кокетства и даже блеска. Она игриво размахивала сложенным веером и все время улыбалась. Раньше она никогда не улыбалась. Разве что очень давно, когда Амели была совсем маленькой.

— Какая вы красивая, матушка. Я никогда вас такой не видела.

Она лишь отмахнулась:

— Ты еще не видела отца. Я даже поняла, что в господина Брикара можно заново влюбиться. — Матушка посмотрела в недоуменное лицо Амелии: — Да-да. Мы еще молоды, дорогая моя.

— А… Что люди?

— Люди? — кажется, матушка не понимала.

— Люди. Соседи.

— А что люди? Люди завидуют. Ну, — она вздохнула, — пора! Пора!

Наконец, матушка будто прозрела, окинула настороженным взглядом грязное платье:

— Что это, Амели? Почему ты грязная? В такой день! И где твоя свадебная вуаль?

— Карету на повороте занесло и я выпала на дорогу. Вуаль унесло ветром.

Это было первое, что пришло на ум.

Матушка заломила руки, но раздумывала не долго:

— Там мало света — никто и не заметит. А вуаль… Что ж, придется без вуали. Зато есть материнский поцелуй. Мне кажется, это важнее.

Она взяла Амели под локоть, как и положено, и ввела в зал собора через открывшиеся двери. Краем глаза Амели увидела улыбающегося отца в новом кафтане. Кажется, он даже завил волосы. Девочек в светлых цветных платьях, на которых играли блики витражей. Даже Фелис в парадном старомодном воротничке. С другой стороны одиноко стояли тетка Соремонда и Гасту, которого происходящее, видимо, до крайности раздражало. Амели была рада, что Нил не пришел. Не важно, по какой причине. Она бы не хотела, чтобы он видел все это.

Сбоку от алтаря в специально принесенных креслах восседали, видимо, члены Конклава. Как почетные гости и свидетели. Амели не рассматривала их — на них было плевать. Теперь она видела лишь высокий темный силуэт. Черный, шитый серебром кафтан, черный шелк волос. Даже его сорочка оказалась черной. Феррандо будто нарочно надел траур, словно старался произвести впечатление на публику. Радовало хотя бы то, что он не явился в отвратительном обличие старика.

Матушка подвела Амели к жениху, символически махнула руками, будто поднимала вуаль, поцеловала в лоб, припав теплыми губами:

— Материнский поцелуй оградит и утешит тебя, дитя мое. Дочь не должна весь век оставаться с матерью, но с тобой всегда будет мое благословение. — Матушка взяла руку Амели и вложила в ладонь Феррандо: — Благословение матери сильнее любых проклятий.

На этом обряд благословения был закончен, и слово получил отец Олаф — крепкий румяный мужчина, на котором стоило бы пахать. Он благоговейно сложил руки на необъятном брюхе, улыбнулся и заговорил, но Амели не слушала. Речи священника — такая же формальность, как и слова обряда благословения. Повторяются из церемонии в церемонию так часто, что лишаются всякого смысла. Смысл был только в одном: прямо сейчас этот улыбчивый толстяк свяжет ее неразрывными узами с ужасным человеком, который совершенно ясно дал понять, что разорвет этот брак только смерть.