«Карандаш ей, что ли, подарить нормальный? И ещё ручку. А то вечно у неё с канцелярией проблемы. Ручки у неё то не пишут, то теряются. А что? Нормально будет. Не накладно и типа внимание. Ей приятно и мне польза», – подумала Оксана.

Кашлянула негромко, потом спросила:

– Анна Борисовна, у меня есть к вам разговор. Это личное…

– Ну раз личное, Оксана, то давай отложим твой разговор на конец дня, – оторвалась от своих бумажек Фурцева, взглянув на неё поверх очков. – У меня сейчас голова совершенно другим занята. И сама я тоже, видишь, занята…

– Да, да, конечно, – улыбнулась Оксана и ретировалась.

Ничего, она подождёт. Порепетирует пока. Всё-таки за неуспевающих студентов она ещё не просила, чёрт его знает, как Фурцева к такой просьбе отнесётся.

Второй пары у Оксаны не было, и время она коротала в читальном зале.

Благородная тишина, запах книжных переплётов и газетных подшивок, шелестящий еле уловимый шёпот – всё здесь успокаивало и даже навевало дрёму.

Её и впрямь сморило. Удивительно, как ещё не проспала. Очнулась сама по себе аккуратно за пять минут до начала третьей пары. Вернула библиотекарю журнал и быстро засеменила прочь.

Университетская библиотека и читальный зал разрослись в последние годы настолько, что под них отстроили отдельный корпус, который сообщался с основным длинным извилистым переходом. По нему Оксана и неслась во весь опор, не хотелось опаздывать. Потому что могли, например, настучать, свои же.

Она вообще никому не доверяла. И потом, благосклонность Фурцевой имела, оказывается, побочный эффект – неприязнь коллег по кафедре, которые так и ждут, когда ты оступишься. Опоздание – это мелочь, конечно, но когда такие мелочи копятся и копятся, то вырастают, в итоге, в весомые неприятности.

У дверей в основной корпус полутёмный узкий коридор расширялся. Здесь было светло, стояли кадки с фикусами, монстерами и ещё какой-то пышной зеленью.

Краем глаза она уловила за этой зеленью два силуэта. На миг приостановилась, пока открывала дверь, без особого любопытства посмотрела на парочку, и сердце оборвалось...

Привольнов обнимал какую-то девушку, а она его. И целовались, сволочи. Вот так запросто, среди бела дня, прямо в университете, где их могли увидеть…

Оксана тяжело поднялась на третий этаж, на автомате отвела пару, постоянно замирая на полуслове. Значит, вот она – истинная причина. Вот почему в последнее время он не рвался встречаться. Да что там, увиливал как мог. Кто она, интересно? Студентка? Жаль, она её не разглядела.

Оксана чувствовала себя глубоко несчастной и почему-то униженной. Он обманывал её. Променял на другую. Как себя ни убеждай, как ни утешай, это больно и обидно.

*** 

Фурцева про разговор напомнила сама, когда Оксана пришла на кафедру.

– Вы, Оксана, о чём-то личном хотели поговорить? Сейчас нет никого, я слушаю.

Оксана не сразу сообразила: о личном? С Фурцевой? Но потом вспомнила. И такая злость в ней всколыхнулась, что в груди зажгло. Вот же подонок, этот Привольнов. Она, значит, будет решать его проблемы, а он в это время девок тискать. Ну нет. Думает, нашёл дуру?

– Или что, вопрос уже снят? – спросила Фурцева.

Оксана помялась, затем произнесла:

– Да нет. Тут понимаете, какое дело, Анна Борисовна... У вас же учится… учился в прошлом семестре… в триста второй группе такой студент… Привольнов.

Фурцева чуть заметно прищурилась, поджала губы.

– Учился, если можно так выразится. А вы что, за него ходатайствовать решили? – голос её звучал сухо и даже с нотками явной неприязни.

– Нет, что вы, наоборот! – живо воскликнула Оксана. – Я вас предупредить хотела. Этот Привольнов просил меня, чтобы я вас убедила поставить ему экзамен. Слышали бы вы, что он говорил! Он на всё готов, сам сказал. Заявил, что экзамен вы ему всё равно поставите, никуда не денетесь.