– Почка. У меня почка больная, су-ка.

– Знаю, – кивнул парень. Он уже шёл с мотком скотча к валяющемуся без чувств гнилозубому. Бросил через плечо: – Хватит притворяться, вставайте.

Эти слова относились к человеку, который с самого начала лежал в снегу и которого собирались «доделывать».

– Да-да, вст-таю, – мужчина пошевелился. – Я б-был не со-совсем в отк-к-ключке. Просто исп-пугался.

– Уже не страшно, – парень помог ему подняться.

Спасённый оказался щуплым коротышкой печального вида. Пригладил растрепавшиеся, с залысинами волосы, поморщился, коснувшись головы, а затем зашарил руками в снегу. Подобрал очки – те оказались разбиты.

– Вот б-беда, – он вздохнул и повернулся к парню. – Сп-пасибо вам бо-большое. Я у вас в до-долгу.

– Не за что. А долг можете вернуть прямо сейчас. Как вас зовут?

– Всеволод.

– Очень приятно. А меня Константин. Скажите, Всеволод, от вас можно позвонить в Москву? Это срочно.

– В Москву? К-к-конечно. Я живу один, со-совсем рядом. И ещё ведь в ми-ми-милицию надо, да?

– В милицию лучше отсюда, – Константин кивнул на телефон-автомат. – Объясните, как было. Назовёте адрес, скажете, что прохожий помог, заступился. Что за прохожий, не знаете. Возможно… – он на секунду задумался и улыбнулся. – Дружинник. Да, пусть будет дружинник.

Всеволод вёл себя благоразумно и сказал по телефону, что было велено. Но потом, по пути домой оклемался, расслабился, разговорился и очень быстро превратился в то самое «трепло», которое описывал гнилозубый.

– Скажите, а вы вроде на-народного мсти-ителя, да? Как их с-супермен, только наш с-советский. Так с-сказать, суперд-дружинник, да? Вам не х-холодно? Хотите мою к-куртку? А я, видите, т-тоже б-без шапки. Дома ча-чаёвничал, вдруг слышу – си-си-сигнализация у машины. Побежал, а там эти д-двое. Представляете? А что, п-правда пе-переименуют в Екате-теринбург? Мне н-нравится, з-звучит. А вы в к-контакте с ЦэКа, раз это знаете, д-д-да?

Константин на вопросы почти не отвечал, а если отвечал, то коротко и с явной неохотой. Да и вообще шёл, глубоко погружённый в свои мысли.

– С-сюда. В этот по-подъезд, – приглашающе махнул Всеволод.

Константин обхватил дверную ручку и вдруг изменился в лице. Застыл на месте, как вкопанный.

– За-заходите, не стесняйтесь.

– Ручка холодная, – прозвучало глухо, безжизненно.

– Х-холодная? Конечно, з-зима ведь. Новый год на н-носу.

– Нет. Она по-другому холодная.

– По-д-другому? Как по-д-другому?

– Знаете, вы идите вперёд, – парень выдавил улыбку. – А я… я догоню.

– Ладно, как ск-кажете.

Дверь под вой ветра захлопнулась за спиной коротышки, и Константин ещё раз пощупал ручку. Вздохнул и обречённо ткнулся в дверь лбом, пробормотал:

– Что ж, в другой раз? – чуть подумал и, горько усмехнувшись, кивнул сам себе: – В другой раз.

Он снова положил ладонь на ручку и вспомнил тот день, когда впервые ощутил этот «иной» холод. Четыре года назад, в девяносто четвёртом.

Испания, Малага / 16 декабря 1994 года

Солнечный зайчик настырно лез в глаза, словно преследовал. Это началось на школьном дворе – почему-то в толпе галдящей ребятни зайчик выбрал именно Костю. Прицепился, будто назойливая муха, и теперь не отставал ни на улице, ни в парке. А Костя сердито щурился, вполголоса ругался то по-испански, то по-русски и отмахивался, не сбавляя шага, хотя, в общем-то, никуда конкретно не шёл.

Последний день учёбы выдался хуже некуда. Мария Костю по-прежнему не замечала, Хорхе высмеивал русский акцент, а учитель географии сеньор Лопес влепил очередную «инсуфифьентэ», или, проще говоря, «парашу», и велел явиться в школу на каникулах.