Ну и, конечно, рожать детей. Желательно, как можно раньше. Пока папаши еще не успели необратимо деградировать от ширки, а мамаши не посадили печень самопальным бухлом.

***

Домишко Галины, бабы Гали – а именно так называли в Палермо всех женщин после тридцати: баба и имя; ничем не отличался от рядом стоящих.

Те же облупленные стены, сложенные из ракушняка, та же, крытая толем, часто протекающая в дожди, крыша, тот же покосившийся забор.

Разве что огородик был поухоженне, да у окна пытались выжить два куста сирени-дички.

Баба Галя схоронила мужа несколько лет тому назад.

«Слаб здоровьем» ей достался муженек. Окочурился после передоза, едва ему стукнуло тридцать. И оставил Галину одну с десятилетней дочерью Ларисой на руках.

Едва овдовев, Галина, автоматически, обрела статус «бабы». Да ей, двадцати семилетней женщине, в принципе, было все равно. Она ни на миг не пожалела о том, что родила в семнадцать от такого же, еще совсем молодого, юноши.

Молодость и нерастраченное здоровье обеспечили Лариске, дочери Галины, нормальное развитие, без патологий, с которыми так часто рождались дети поселка.

Но ничего другого жизнь в Палермо обеспечить Лариске не могла.

Баба Галя заметила, что ее дочь как-то подозрительно располнела, когда Лариска училась в девятом классе. Совсем недавно, отсидевшая по два года в третьем, пятом и седьмом классе, Лариска отметила совершеннолетие, что, впочем никак не отразилось ни на её характере, ни на мировоззрении.

Лариса отмахивалась от расспросов матери, отшучивалась, отговаривалась тем, что много ест и растолстела. Но когда весной девушка поснимала зимние одёжки, Галина поняла, что тревожиться и всплескивать руками уже поздно.

Летом баба Галя стала бабушкой.

Лариса родила дочь. Дала девочке гордое имя Виктория. Объясняла матери, что Виктория – означает Победа.

- И кого ж ты «победила»? – с ехидцей в голосе спрашивала Галина:

- Кто хоть отец, знаешь?

- Не твоего ума дело! – Лариса обижено надула губы: - Знаю, но никому не скажу!

Баба Галя забрала внучку и дочь из роддома.

Забрала и привезла в свой домишко.

Она вздыхала, глядя на внучку, словно видя заранее всю ее дальнейшую жизнь.

- Как же ты в школу теперь пойдешь? - обратилась к дочери: - Затюкают тебя там после такого, - Галина кивнула на колыбель, в которой спала Вика.

Лариса только пренебрежительно фыркнула в ответ:

- Кому нужна твоя школа? Хватит, научилась я уже.

- И что ты теперь делать собираешься? Ширку варить в доме я не позволю! Хахалей водить сюда ты тоже не будешь.

- Больно нужно мне наркомовское отребье! Я себе другой «бизнес» присмотрела.

- А могу ли я узнать какой, доченька?

- Нет, не можешь! Очухаюсь месяц-другой после родов и свалю из посёлка. В Центре квартиру сниму, там жить буду.

- А как же дочь? Вика как?

- А никак. Хочешь – воспитывай. Не хочешь – в детдом сдай. Денег буду вам давать, сколько смогу, а возиться с ней мне некогда. Да и особой охоты нет.

В сентябре Лариска уехала, оставив мать и Вику одних. Баба Галя сразу после рождения внучки объявила, что будет, как и все, брать на хранение мешки с маковой соломкой и коноплёй, но ни торговать, ни, тем боле, варить ширку, не станет. В доме маленький ребенок, не нужно всего этого рядом с ним.

Стоявшие у руля доходного бизнеса, вздохнули, подсчитав убытки, но согласились.

У них тоже были матери и дети. Уважать детство и материнство нужно.

… правда, до поры до времени…

3. Глава вторая

С вершины Потёмкинской Лестницы открывается великолепный вид на морвокзал и акваторию порта.

Суда ненадолго задерживаются у причалов морвокзала, ну разве что круизные лайнеры постоят сутки-двое, в ожидании, пока прибудут новые пассажиры, уже готовые отправится в путешествие и взволнованные ожиданием новых впечатлений.