– Те же, – серьезно промолвила Хельга и посмотрела на Шани проникновенно и грустно. – Я от своего не отступлюсь, вы же знаете.

Возле аудитории Шани терпеливо поджидал гонец с письмом от государевой фамилии на имя новоиспеченного декана. Шани взломал печати и прочел, что принц Луш будет счастлив видеть его нынче вечером на семейном рауте – двадцать два человека, самый близкий круг.

Видимо, выражение его лица изменилось, потому что Хельга встревоженно спросила:

– Дурные новости?

– Нет, – усмехнулся Шани и подтолкнул ее к лекторию. – Просто новые обязанности.

Почему-то у него появилось ощущение, что дурные новости будут потом. Обязательно будут.

– А где вы родились, ваша неусыпность?

Вечерний светский раут у принца напоминал собрание старых приятелей-выпивох, которые никогда не упустят случая пропустить стаканчик-другой. Луш, в компании министра обороны и двух генералов, со вкусом и почтением отдавал должное вину из отцовских погребов; группа молодых фаворитов из ближнего круга бурно и со знанием предмета обсуждала смуглые ляжки некой Мардины; в углу дремала сводня Яравна, периодически бросая на фаворитов острый взгляд из-под густо накрашенных ресниц, а принцесса Гвель занималась тем, что, не глядя на пяльцы, вышивала цветок. Цветок получался похожим на паука.

Шани задумчиво наматывал на палец алую нитку и думал о том, что принцессе, наверно, не очень-то сладко живется в браке.

– На севере, ваше высочество, – произнес он. – Я рано потерял родителей и воспитывался в монастыре.

Гвель посмотрела в сторону супруга, который слушал очередную военную байку чуть ли не с раскрытым от удивления ртом, и сказала:

– У вас интересный выговор. – Игла в очередной раз вонзилась в одно и то же место вышивки, и принцесса смущенно произнесла: – Это ничего, что я так по-простому с вами говорю?

– Говорите так, как вам нравится, – постарался приободрить ее Шани. – Я ценю искренность, а не куртуазность.

Гвель вздохнула и убрала вышивку в сумочку для рукоделия. Нитка в пальцах Шани разорвалась окончательно.

– Наверно, из меня получится плохая государыня, – негромко промолвила Гвель, словно говорила сама с собой. Внешне она была совершенно спокойна, как обычно, но длинные пальцы, сплетенные в замок, побелели от напряжения. – Жене ведь положено слушаться мужа, ценить его и уважать…

Шани снова взглянул в сторону принца. Тот увлеченно опустошал уже седьмую кружку южного пенного вина. Да, пожалуй, принцессу в чем-то можно и понять: трудно ценить и уважать такого мужа, который напивается до зеленых кизляков и, по устойчивым слухам, недурно проводит время в компании фрейлин собственной супруги. Хотя в последнем Шани крепко сомневался: Луш явно предпочитал выпивку женскому полу.

– Я вижу, что вам очень одиноко, – сказал Шани. – У вас нет здесь близких людей, а занятия, положенные принцессам по статусу, наводят на вас страшную скуку. Вышивка вас не интересует, а книги из библиотеки, предназначенные для просвещения благородных девиц, нагоняют на вас нешуточную зевоту.

Гвель посмотрела на него так, словно увидела впервые. Шани заметил, что на ее бледном кукольном личике появился живой интерес, а во взгляде – осмысленность.

– О вас говорят, что вы читаете в душах, – проронила принцесса. – Это правда, мне в самом деле скучно и одиноко. Скажите, вы действительно святой?

Шани смущенно отвел взгляд. О его праведной жизни в столице ходили совершенно неправдоподобные слухи. Рассказывали, например, о положенной людям его статуса практике самобичевания ради смирения: соседи с испуганным восторгом говорили, что Шани хлещет себя плеткой каждый божий день. О том, что он с упоением лупцует плеткой собственный диван, никто, разумеется, не знал. И честь соблюдена, и шкура не страдает.