Ротмистр дошёл до сейфа и стал рыться. И у Жамина состоялось такое впечатление, что всё в кабинете, что можно было увидеть, имело вид бо́сости и ки́слости. Вот сейчас бы он позвал денщика, дал бы ему указание, и через час ротмистр мог бы зайти в свой кабинет и не узнать его, в хорошую, конечно, сторону. Но, скорее всего, ротмистр нагнал бы в шею и Жамина и денщика, и через некоторое время кабинет снова приобрел бы нынешний вид и… запах.

«А ещё дворянская порода!» – подумал Жамин и щелчком сбил с рукава пылинку, которой на рукаве не было. Тот подпоручик-попутчик называл такие воображаемые пылинки «парижскими»! Высший шик! А если начать сбивать с ротмистра перхоть, с его плеч, то пальцы онемеют, веник обломится, и рука отсохнет, не зря всё, что было надето на ротмистре выше поясного ремня, имело блёклый, выцветший вид вместе с перхотью.

– Вы, прапорщик, не обращайте внимания, без бабы я тут, в смысле без жёнки, она бы содержала меня в полном порядке, а всякий денщик – сволочь и полагается быть на передовой.

Жамин аж вздрогнул, ротмистр будто прочитал его мысли, и он глянул на свои сапоги, которые так блистали, что в них даже что-то отражалось.

– А вы, прапорщик, просто молодцом, молодцеватый вид – пример для подчинённых! Вот… читайте… Если поймёте, что тут написано, буду за вас ходатайствовать…

Ротмистр не успел закончить, как в дверь постучали, и он крикнул «Войдите!». Вошёл дежурный офицер связи с папкой, посмотрел на Жамина, но тот сделал вид, что занят чтением, и для верности даже стал шевелить бумаги. Дежурный офицер прошёл к столу и положил папку, на папке Жамин искоса глянул и кверху ногами выхватил «Быховский», значит, папка была именная. «Надо бы заказать такую, тока из кожи, настоящей!» Папка ротмистра Быховского была простая картонная. Быховский открыл, взял из папки лапшу телеграфной ленты, начал было читать вслух, но украдкой посматривал на Жамина. Жамин своей украдкой это увидел. Дальше ротмистр читал молча. Когда дочитал, подпоручик подал журнал, ротмистр расписался, и подпоручик, забрав папку, уже пустую, вышел. Ротмистр встал, отнёс ленту в сейф, запер, потом открыл, забрал из рук Жамина бумаги и тоже запер их в сейфе.

– Вот что, голубчик… вы же из двадцать второго драгунского Воскресенского?..

– Так точно! – отчеканил Жамин, не понявший ничего из того, что только что сделал ротмистр.

– Ну и ладно… А ваш-то где отряд сейчас дислоцируется… в смысле, располагается?..

Жамин знал слово «дислоцируется».

«Проверяет меня, што ли?..» – с некоторой обидой подумал он на ротмистра.

– Вы не обижайтесь, прапорщик, у меня тут знаете, сколько народу всякого бывает, приходится деликатничать со словами…

Тон ротмистра был ласковый, но Жамин всё-таки обиделся, успел, и уже был уверен, что ротмистр читает его мысли как по писаному, и тогда Жамин понял, что это для него тоже урок, как те уроки, которые он воспринял от подпоручика-попутчика, только уроки бывают разные.

– У нас тут госпиталь полнёхонек, кого только нет, самострельщики разные, па́лечники. Вы знаете, кто такие па́лечники?

Ротмистр злил Жамина, так злил, задавал ему вопросы и не давал ни на один ответить.

– Отряд, ваше высокоблагородие, дислоцируется в сорока верстах западнее Риги, в местечке Сыгу́лда…

– Сигулда, – поправил ротмистр, – красивое место, а вы молодцом, прапорщик, молодцом, ничего не скажешь!.. А?..

– А про па́лечников мы, драгуны, ваше высокоблагородие, только слышали, мы же в седле, а это пехота, которая в палец себе стреляет…

– Та-ак!.. – протянул ротмистр. – Молодцом, дальше!