Взгляд Данилы уперся в стену. При скудном освещении из окна проникал лунный свет, он увидел в глубокой щели между кирпичами, как ему показалось, скрученную в трубочку записку. Щель была явно процарапана в растворе кем-то из предыдущих сидельцев. Ключникову тут же вспомнилась иерусалимская Стена Плача, в щели между каменными блоками которой иудеи засовывают записки с посланиями богу.

Что сталось с тем сидельцем, который оставил записку? Кто знает, может, благополучно вышел на волю, заплатив выкуп, может, был расстрелян как «неперспективный» в смысле получения с него денег? Записка не могла этого прояснить, скорее всего, она была оставлена в минуты отчаяния. Но у Данилы мелькнула мысль, что в ней может содержаться полезный совет. Он запустил в щель мизинец и выковырял послание, которое на самом деле оказалась посылкой. На ладони лежал длинный окурок – сигарету неизвестный благодетель скурил лишь до половины, остальное оставив незнакомцу, которому предстояло занять камеру после него.

Данила чиркнул спичкой, на несколько секунд его лицо осветилось огоньком. Он глубоко и с наслаждением затянулся. Заключение учит радоваться мелочам, на которые в обычной жизни не обратил бы внимания. Ну кто бы еще несколько дней назад мог сказать, что высокооплачиваемый оператор будет радоваться окурку. Курить его, даже на секунду не задумавшись, что человек, потягивавший сигарету до него, может быть больным заразной болезнью. Данила просто наслаждался выпавшим на его долю кратковременным счастьем.

Огонек дошел до фильтра. Во рту появился тошнотворный вкус. Ключников выбросил окурок в зарешеченное окно. И вновь потянулись долгие минуты ожидания. Он понимал, что в камере, скорее всего, в тайниках, подобных найденному, могут храниться и другие подарки от заключенных, но на всем следовало экономить.

Данила не успел присесть на соломенный тюфяк, как в коридоре вдруг послышались шаги. Шли не меньше двух человек, можно было различить бряцание оружия.

«За мной?» – тут же промелькнула мысль.

Ночной визит не мог предвещать ничего хорошего. Шаги приближались. Данила замер в ожидании. Совсем рядом невидимые для него тюремщики остановились. Лязгнул засов, но не в его камере, а в соседней, там, где находилась Камилла.

– Что вам от меня надо? – спросила женщина.

Послышалась возня.

– Они меня забирают! – успела крикнуть Камилла, и крик оборвался.

Скорее всего, Бартеньевой заткнули рот. Данила бросился к металлической двери, стал колотить в нее руками и ногами:

– Что происходит! Откройте!

Но его никто не слушал. Шаги удалялись. По шороху можно было предположить, что Бартеньеву волокут по полу. В бессильной злобе Ключников еще несколько раз ударил в дверь, а затем сполз на пол. Впервые в жизни он почувствовал себя таким беспомощным. Он даже не мог защитить свою подругу. Он вообще не мог ничего сделать.

– Сволочи, ублюдки… – прошептал он и почувствовал, как глаза его предательски увлажняются, а воображение стало рисовать одну картину за другой, все страшнее и страшнее.

Разумом телевизионщика Данила понимал, что произошедшее, скорее всего, и рассчитано на то, чтобы надавить на его психику. Не зря же их посадили в соседние камеры, дали немного успокоиться, не зря выбрали ночное время, когда человек чувствует себя максимально незащищенным. Но разум – это одно, а вот чувства логике не подвластны.

Ключников вскинул голову, ему показалось, что издалека, сквозь толщи кирпичной кладки, до него долетел отчаянный женский крик. Прислушался. Нет, вроде показалось. В реальности слышалось только журчание воды в коллекторе.