– Ну что? – спросил он. – Теперь легче?

– Что легче? – Господи, хоть бы очки надеть, закрыться от него!

– Легче называть меня на «ты»?

– Не знаю.

– Все дело в твоей кровати, – сказал он серьезно, посмотрел на ее шею, повернул голову, словно примериваясь, и поцеловал, – в присутствии такой кровати думать ни о чем невозможно.

Настя моментально оскорбилась. Только что она мечтала, чтобы он отпустил ее и она могла бы спокойно подумать. Теперь, когда он готов был ее отпустить, ей стало обидно.

– А я думала, что все дело во мне, – пробормотала она и, взявшись за его руки, попыталась расцепить их, – я, наверное, ошибалась. Пусти меня, Кирилл.

Он встряхнул ее, как мешок с мукой, и не отпустил.

– Как ты думаешь, если мы запрем дверь и выйдем отсюда завтра утром, это будет очень неприлично? Или сойдет?

Красный цвет полыхнул и затопил ее.

– Ты что? – прошипела она. – С ума сошел?

– Конечно, сошел, – сказал он уверенно, – разве нормальный человек может вместо Дублина поехать в Петергоф искать убийцу бабушки? Разве нормальный человек станет…

– Перестань, – попросила она, – я не могу тебя слушать.

– Я сам себя не могу слушать, – признался он.

– Я тебя боюсь, – сказала Настя. Ей хотелось потрогать его волосы, и она осторожно потрогала.

– Я тебя тоже боюсь. – Он разжал руки, и она съехала по нему на пол.

Откинув легкую штору, он по-хозяйски открыл дверь и вышел на маленький круглый балкончик. Прямо перед ним была макушка голубой елки, и Кирилл осторожно подержался за нее рукой.

Нужно успокоиться. Ему тридцать два года, и он контролирует ситуацию.

Ничего не получалось.

– Когда приедут твои родители и… тетя Александра?

– К вечеру.

Он посмотрел на свою ладонь. На ней остался липкий след. Он понюхал – ладонь пахла смолой.

Он шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Ты мне потом покажешь фен? Ты мне просто скажи, где он лежит, и я посмотрю. Хорошо?

– Хорошо. Ты знаешь, – сказала она решительно, – мне кажется, я зря все это сочинила. А, Кирилл? Ну не может такого быть! Мы все любим друг друга, и бабушку все тоже очень любили, по-разному, но любили, даже Муся.

– Почему – даже?

– Ну, Муся же не родственница. И работает недавно.

– У тебя она тоже будет работать?

– Конечно. Я не смогу следить за таким доминой как следует. Может, она не три раза в неделю станет приходить, как к бабушке, а раз или два.

– Откуда у твоей бабушки были деньги? Дед ведь давно умер, правильно?

– Правильно. Его посадили в сорок девятом, выпустили в пятьдесят четвертом, и, по-моему, в пятьдесят шестом он умер.

– Она работала?

– Она работала, как все интеллигентные женщины при обеспеченных мужьях. Научным сотрудником в Русском музее. – Настя улыбнулась. – Она любила свою работу. Диссертацию защитила, статьи писала. Одна ее статья даже включена во французский путеводитель по Санкт-Петербургу. Она очень гордилась.

– На домработницу и машину никак не хватит, – сказал Кирилл задумчиво.

– Наверное, что-то осталось от деда. – Настя умоляюще посмотрела на него, как будто просила немедленно согласиться, что деньги остались от деда, и ее драгоценная бабушка просто тратила их.

– Насть, – спросил он нетерпеливо, – что это были за деньги, если их хватило на сорок пять лет? Нет, больше! Вряд ли он из тюрьмы вернулся на свою должность, правильно?

Она молча смотрела на него.

– Значит, с сорок девятого года она жила одна. Вернее, с детьми. И все сохранила.

– Что?

– Дом, книги, картины, драгоценности. Это ведь все осталось. На что она жила?

– Я не знаю. Мы никогда об этом не думали. Я помню, что, когда родители предлагали ей денег, она говорила, что ей хватает. Ну, и они перестали предлагать.