– Как знать… Ну да по ходу разберемся. Отдыхайте. Завтра с переездом поможем. Святцы тебе на ноутбуке поискать? Ткнешь мышкой не глядя, будут у тебя Капитолина, Амнеподиста и Акакий…

– Иди к черту, не смешно!

– Привет, пап.

Настя сидит на кухне, смотрит синими глазами в чашку давно остывшего чая.

– Как-то глупо все вышло, да? – она не поворачивается ко мне, как будто стесняется. – Не так я себе все представляла тогда, в Коммуне. Ты прости меня. Зря я все устроила.

– Мне не за что тебя прощать.

– Есть. Это ведь я…

– Хватит, – я положил ей руку на худое острое плечо. – Если есть – то я тебя простил. И ты меня прости, если есть за что. И на этом закончили счеты. Давай не будем меряться глубиной совершенных ошибок, ладно? Я все равно выиграю, у меня большая фора по возрасту.

– Ладно, – сказала она неуверенно, – просто я чувствую себя таким говном…

– Это нормальное состояние нормального человека, – заверил я ее, – периодически чувствовать себя говном. А иногда и быть им, увы. К любому на улице подойди, скажи ему: «Экое ты говно-то!» – и он будет точно знать, что заслужил. Хотя и не признается, конечно. Вот и ты не признавайся. Ну, разве что мне. Мне – можно.

– И что мне с этим делать?

– Отрефлексировать и жить дальше. Можно поплакать. Только чай допей сначала.

– Почему?

– Чтобы обезвоживания не было. Если ты собираешься за раз выплакать все несовершенство мира, то жидкости на это уйдет много.

– Да ну тебя, пап… – Настя отмахнулась сердито, но и тень улыбки я на лице заметил. Оттаивает Снежная Королева.

– Я вот тебе что советую, – я понизил голос для значительности, люди с большим доверием воспринимают то, к чему надо прислушиваться. – Прямо сейчас, не раздумывая, скажи – что тебя больше всего напрягает. Не вообще, в себе и мире, а вот в эту минуту и тут. Только вслух скажи, это важно. В голове запутаешься.

– Мне… Мне очень странно, что ты… Что они… Что здесь…

– Не нервничай, говори, что думаешь.

– Ладно, – решилась она. – Мне приятно, что я могу говорить тебе «папа». Мне всегда хотелось это кому-то говорить. У меня прям такое чувство, когда я произношу это слово, как будто щекотно внутри. Но у тебя есть настоящие, твои дети. У тебя семья, тебе надо о них всех заботиться, а тут еще и я такая, со своим «пап, пап»…

Вот так, ждешь метафизических откровений, а у ребенка обычная детская обида на рождение младшего. Младших.

– Посмотри на это с другой стороны, – мягко сказал я, – не у меня новые дети и семья. У нас. У тебя. У тебя – семья. Три мамы, две сестры и братик. Это ведь куда круче, чем просто «пап».

– Да кто я им…

– А вот и нет. Даже не начинай. Ты просто не успела с ними познакомиться. Для них ты моя дочь, а значит родной человек. Это настолько естественно, что даже и обсуждать тут нечего. И Меланта, и Алистелия, и…

– Таира. Меня зовут Таира, – сказала, входя на кухню, моя «ойко». – Ты моя дочь. Ты наша дочь. Я убью за тебя и умру за тебя. Так же, как за сына. Как за твоих сестер.

– Спасибо… – растерялась Настя.

– За это не благодарят, дочка. Это жизнь. Твои сестры и брат вырастут, зная, что у них есть сестра. Они будут любить тебя и бесить тебя. Это твоя семья, привыкай. Она уже есть, даже если ты не поняла. Поймешь.

Таира важно кивнула и ушла, оставив нас вдвоем.

– Я… Я не знаю, что сказать, – обхватила тонкими руками белобрысую голову Настя.

– А и не надо. Сейчас иди спать. Завтра новый день и даже, в каком-то смысле, новая жизнь. Оставь все проблемы в сегодня. Тебе кровать выделили уже?

– Я отведу ее, муж мой, – подошла Алистелия, – я постелила наверху, в мансарде. Кровати нет, но матрас мягкий. Пойдем, дочь моя. Я уложу тебя спать.