— Как же мне повезло. Как же повезло с графиней.

Наконец, выдохнула с облегчением. Отрываю от утиральника приличный кусок ткани. Хорошо смачиваю и натираю грубым мылом, пахнущее горькими травами. Стягиваю с себя противную рубаху, и, вздрагивая от холода, очень осторожно взбираюсь по короткой лестнице и забираюсь в бочку. В бочке тоже есть ступенька – она же лавочка, на которой можно сидеть.

Начинаю мыться.              

Вымываюсь с головы до ног.

Боже! Какой же это ка-а-а-а-айф!!!

Даже не замечаю таких минусов, как ужасное неудобство бочки. Мыться в ней – то ещё «удовольствие». Обила локти, ушибла пальцы ног. Когда выбиралась – чуть не навернулась с лестницы.

Да, с таким аттракционом определённо нужен помощник.

Используя чистую воду в ведре, почистила зубы тряпочкой и не поверите – и мыло.

Зубы хоть и хороши, и отрастают новые, если потеряла – но так как в моём мире, зубы – это вечная боль, особенно, когда нет огромной кучки денег, то я выработала привычку ухаживать за ними, дабы не случилось беды типа кариеса.

В примыкающей к спальне гардеробной, с трудом, но отыскала более-менее чистую одежду, (пахнущую не дерьмом, простите, за мой французский), а только затхлостью и пылью.

Оделась и расчесала волосы щёткой.

Потом подхожу к окну и раздвигаю плотные шторы, впуская в комнату слабый свет. Замираю от того, что вижу.

Нет, не пейзаж за окном меня впечатлил. К слову сказать, пейзажа-то мне и не доступен.

Передо мной предстали слюдяные оконницы, сшитые вместе. В некоторых участках скреплены маленькими гвоздиками к жестяным полоскам, под которыми края пластинок размещаются внахлёст.

Мастер, что творил это чудо, придал оконнице вид геометрической сетки, используя тускло-серую слюду.

Работа тонкая, явно сложная и удовольствие не дешёвое. Это же настоящее декоративное искусство! Только использовалась бы слюда цветная, да чтоб похоже на роспись было – и вообще тогда красота!

Открыть оконнице можно, но я не спешу этого делать – вдруг не закрою потом?

А мёрзнуть, ой как неохота.

Провожу пальцами по тонкой и холодной поверхности.

В этот момент стучится и заходит Элен, а за ней следует девушка с подносом.                                      

* * *

В лучах слабого света танцуют тонны пылинок.

Приседаю у маленького деревянного столика, на котором стоит серебряный поднос.

Элен с улыбкой снимает полукруглую крышку с подноса, убирая её на край столика.

Гляжу на стоящий передо мной поднос и, по привычке беру сложенную салфетку, раскладываю её на коленях. На изящной, разрисованной розовым и зеленым узором глиняной тарелке лежит самое неаппетитное блюдо из всех когда-либо виденных мною в жизни.

По виду оно напоминает бетонный раствор – такое же однородное и серого цвета.

Нюхаю и понимаю, что блюдо не имеет запаха.

Зачерпываю и поднимаю тяжёлую серебряную ложку. На вкус это ещё хуже, чем на вид.

Откладываю ложку в сторону, и пытаюсь языком отодрать прилипшую в нёбу гадость.

Отдираю и с трудом глотаю.

Ощущения пренеприятные.

Быстро запиваю эту жуть напитком из кубка, который оказался сидром.

Порадовал лишь хлеб с маслом – хлеб хрустящий, горячий и масло такое вкусное, что я бы его и без хлеба съела.

Закончив завтрак, понимаю, что на кухню явлюсь в первую очередь.

— Уже откушали? — удивляется Элен. — А что ж вы кашку свою любимую даже ложечки не съели?

Если это любимое блюдо, то у меня вопрос, что тогда тут вообще готовят?! Какую гадость?

— Что-то приелась мне кашка, — кривлюсь я и тут же сменяю тон на деловой: — Мамушка, прикажи, пусть сегодня отмоют мою опочивальню и хорошенько её проветрят. Пусть вода и воздух очистят эту комнату от прошлого. А также всю пылищу отовсюду выбьют – особенно из штор и матраса.