Я кивнула. Как удачно, что доктор сам нашел объяснение.

– Я бы мог прочитать, но получится, что вам придется поверить мне на слово.

– Ничего.

Я вздохнула, загоняя поглубже злость на саму себя. Разнюнилась! Миллионы людей в мире прожили жизнь, так и не научившись ни читать, ни писать. В отличие от них, у меня такая возможность есть: если в доме не найдется никакого подобия азбуки или прописей, буду искать учителя.

Но это потом.

Я внимательно слушала, полузакрыв глаза, вспоминала труп и обстановку в комнате. Иван Михайлович оказался очень дотошен в описаниях. А вот его заключение о давности и причинах наступления смерти отец наверняка обозвал бы халтурой – доктор даже температуру трупа в разных частях не измерил. Хотя, может, тут и термометров нет – по крайней мере уличных я не видела ни одного. Еще и причину смерти назвать без вскрытия… Мало ли, может, бабка на самом деле умерла от инсульта, а топором ее рубанули, чтобы получить страховку на случай насильственной смерти, ведь страхование от сердечно-сосудистых заболеваний стоит намного дороже, чем от несчастного случая. Хотя вряд ли можно назвать несчастным случаем топор промеж глаз.

О чем я? Какое страхование? Если доктор уповает на «благословение» при вывихе – и никто из окружающих не крутит пальцем у виска, значит, с медициной тут полный швах. Судебной в том числе.

Судя по всему, доктор сделал все, что мог сделать в его положении.

– Все верно, – сказала я, дослушав.

– Тогда подпишите.

А вот это засада так засада. Я взяла протянутое перо бездумно – голова была занята поиском объяснения, почему я не знаю собственную подпись. Перо легло в пальцы неожиданно ловко, будто я всю жизнь только им и писала и знать не знала никаких шариковых ручек.

Или рискнуть? Я зажмурилась.

– Что с вами, Глафира Андреевна? – встревожился доктор. – Вам нехорошо?

Рука сама вывела несколько закорючек.

– Что-то дурно, да, – пролепетала я, по-прежнему опасаясь раскрыть глаза. Глупо.

Доктор подхватил меня под локоть, усадил в кресло.

– Сейчас я достану нюхательные соли.

Я закашлялась от вони нашатырки, отмахнулась, забыв, что до сих пор держу в руках лист.

– Мне уже лучше, спасибо.

А то ведь не отстанет со своими солями. А я веду себя как дура. В конце концов, доктор сам подсказал мне ответ. Потрясение. Не каждый день находишь родственника с топором во лбу. Можно и собственное имя забыть.

Я посмотрела на записи.

«Записано верно, в чем своей рукой удостоверяю и подтверждаю», – было начертано почерком доктора, а дальше – завитушка, накарябанная мной.

Я ойкнула, выронив лист. Он спланировал на пол, я наклонилась, вглядываясь в россыпь извивающихся гусениц. Ни слова не понятно.

Доктор снова сунул мне под нос вонючую гадость, именуемую нюхательными солями.

– Хватит, я пришла в себя. Почти. Оказывается, я не настолько хладнокровна, как хотелось бы.

– У вас удивительная выдержка.

Он поднял с пола бумаги. Я бросила на них прощальный взгляд: «Труп находится в кровати…»

Так. С этим непременно нужно разобраться. Но без свидетелей. Пока меня не упекли в местную дурку. Весьма негуманную, если верить всему, что я читала про медицину былых времен.

А потому сейчас необходимо чем-то заняться, чтобы отвлечься. Вот хотя бы…

С улицы донеслось грустное ржание. Точно!

– Вы не возражаете, если я распрягу и почищу ваших лошадей? – поинтересовалась я.

Лошадей я любила с детства. Сперва – платонически, если можно так выразиться, по книгам и фильмам. Потом все же упросила отдать меня в кружок при ипподроме и поняла, что любишь кататься – люби и саночки возить. То есть лошадь чистить и из стойла навоз выгребать.