— Да что ты, — ахнула я притворно, прикрыв рот ладошкой и сделав доверчиво-круглые глаза.

Грегори с жаром закивал.

— Да, да! — ответил он. — Моя мать, узнав, что я порвал с тобой, очень бранилась, — тут Грегори повесил голову и притворно грустно вздохнул. — И даже грозилась выставить меня из дому! Вот так она расстроилась. Сказала, что я упустил выгодную партию, а она могла бы обрести почтительную и трудолюбивую дочь в твоем лице! Но я лишил ее этой мечты!

«Да неужели? А не эта ли достопочтимая дама говорила, что я тебе не ровня? Что-то у нее провалы в памяти начались, коль она это так скоро забыла!»

Грегори слегка потужился, и на его лживые глазки навернулись две скупых слезинки. Крокодил ты брехливый…

— Не может быть!

— Еще как может. Она заявила, что ты просто клад, а не невестка. Где еще найдешь ту, что сама может содержать семью?

«Ага, ищите дуру, кормить ваше паразитирующее семейство!» — недобро подумала я.

— Мари, — меж тем полным светлого вдохновения голосом произнес он. — Я виноват перед тобой. Я долго думал… я так ругал себя! Я даже расстался с той девушкой. Не смог с ней оставаться. Ты можешь мне не верить, но когда я увидел тебя… твой огонь в глазах, твою смелось и решимость, я пропал! Да, я в тот день ругал тебя, но это потому, что слов не мог подобрать нужных и правильных. Ты была такая… такая!.. Я забыть не мог твою силу, твою красоту, твое достоинство, когда ты нас выставила. Мысли о тебе с того дня не давали мне покоя. Я не мог ни есть, ни спать. Только о тебе и думал. Переживал. Места себе не находил, страдал, извелся весь. Словом, сейчас, когда я раскаялся, когда я порвал с прошлым, со всеми своими подружками… Я готов стать самым ласковым, самым почтительным мужем. И работать простым поваренком на твоей кухне готов. Или, там, дров нарубить, и что по хозяйству надо… Мари, может нам начать все заново? Как ты думаешь?

***

Ответить я не успела. Просто обалдела от наглости этого скромника!

А пока я молчала, потрясенная его бесхитростной наглостью, в атаку пошла тяжелая артиллерия.

Мамаша этого подлеца, старушка божий одуванчик, вроде, и не старая еще дама, но уже скрюченная, словно ее от злости искорежило.

Ходила она вечно в унылых зеленых цветах, как черепаха Тортилла, в огромной шляпе и с палкой, на которую тяжело опиралась. Глаз ее из-под насупленных седых лохматых бровей видно не было. Нос крючком, длинный, свисал до самых губ. Рот — просто щель на лице. Злая щель.

И висячие, как у бульдога, дряблые морщинистые щеки.

Эта почтенная дама, тряся головой, шустро приблизилась ко мне. Она даже не спросила, помирились ли мы, простила ли я Грегори. Она просто была уверена, что иначе и быть не может!

— Вот и правильно, вот и хорошо, — мерзким голосом проскрипела она, рассматривая и меня, и мою таверну. — Нечего упрямиться, когда хороший человек замуж зовет. Родом ты не вышла, чтоб сильно разборчивой быть! К тому же, порченная… кому ты нужна. А Грегори очень хорошая партия для тебя, замарашки.

— Да неужели! — вскричала я.

Бабка стукнула палкой об пол, скривила и без того кривой, желчный рот.

— Молчи, когда я говорю! — прикрикнула она. Наверное, хотела добавить «дура», но как-то постеснялась. Все ж сватать своего Грегори пришла. — Почтения в тебе ни на грош… Ну, ничего. Я быстро научу тебя вежливо разговаривать со старшими. Тебе это только на пользу пойдет. Уж поверь мне. Будешь почтительна и мила — сразу все позабудут о том, что ты блудила до свадьбы. В нашем семействе все люди почтенные, уважаемые, и ты такой же станешь.