В голове вспыхивает и гаснет совершенно неуместный сейчас вопрос — а по закону кто распоряжается приданым, муж или оно остаётся в собственности жены?

Чайка снова кричит.

— Госпожа?!

Из-за стены появляется темноволосый парень.

Я вижу тёплый подбитый мехом плащ, и моё восприятие мира сужается до одной детали одежды. Я даже не могу сказать, какого цвета глаза у моего жениха. Это ведь он собственной персоной? Не слуга? Было бы грубо не встретить невесту… Такое чувство, что замерзает не только тело, но и способность мыслить.

Парень оказывается рядом в два прыжка, перед глазами проносится тёмная тень, и на плечи ложится тяжесть плаща.

Не могу сказать, что становится теплее, я уже толком не чувствую. Но что-то меняется, это точно.

Взгляду открывается потёртый и, судя по разводам разных оттенков глубокого синего тона, не единожды реставрированный мундир. Одной пуговицы не хватает.

— Ваша обувь, — выдыхает парень с искренним негодованием и подхватывает меня на руки, прижимает к себе.

— М-м?

Его объятия такие приятные… Хотя разумнее было бы осмотреться, я утыкаюсь парню в плечо. Если не окоченею, осмотреться точно успею.

— Почему у вас в волосах лёд?!

Вот-вот.

Ощущение времени пропадает. Несмотря на объятия, несмотря на меховой плащ, меня потряхивает, наваливается чернота.

Сколько длится беспамятство?

— Очнитесь, госпожа!

— Ох, лишенько… Как бы не померла.

— Не каркай.

Голоса мешают спать, раздражают, и я выныриваю из чёрного омута, чтобы сказать им замолчать, но язык не слушается. Зато сознание проясняется. Из хорошего — воспоминания при мне. Как я оказалась в заснеженных руинах, я помню, а как оказалась перед очагом в кухне — судя по плите и стоящему на ней котлу, это именно кухня — я догадываюсь. Достаточно сложить два и два, чтобы понять, что сюда меня принёс тот парень. Кстати, где он? Кажется, стоит за спиной и удерживает меня на табурете.

Исполняет роль спинки стула, ага.

Я протягиваю дрожащую руку к весёлым ржаво-рыжим язычкам пламени в очаге.

— Осторожнее, госпожа, — ко мне обращается какая-то женщина, но я не обращаю внимания, тянусь к огню.

— Х-холодно, — отстукиваю я зубами.

В поле зрения появляется высокая фигура, закутанная натурально в тряпьё. Кажется, что женщина навертела на себя с десяток разномастных шарфов и шалей. Только морщинистое лицо видно.

Это она просила меня быть осторожнее?

Женщина протягивает мне глиняную кружку.

— Не обожгитесь, госпожа, пейте. Что же вы так…

— Мне казалось, господин Пегкер ясно представляет, куда вас отправляет, — парню надоело изображать мебель и, убедившись, что я не падаю, он встаёт сбоку.

Начну заваливаться — подхватить успеет.

Симпатичный…

Глаза голубые. В сочетании с тёмными волосами моя слабость.

Мягкие черты лица, на подбородке ямочка. Голос тоже мягкий, приятный. Кстати, о голосе. О ком парень спросил? Полагаю, упомянутый господин Пегкер — на середине фамилии язык завязывается узлом — это и есть Медведь? То есть мой здешний батюшка?

Отвечать как есть точно не стоит. Врать тоже.

— К-когда я спустилась, п-переход уже был готов, и б-батюшка слишком поздно увидел-л, — пальцы дрожат, и я того гляди расплескаю всё из кружки на небесно-голубой подол.

Парень подставляет ладонь и помогает удержать.

— Осторожнее, госпожа.

— С-спасибо.

Вряд ли мой рассказ достаточно убедителен, но объяснение, как мне кажется, должно уложиться в рамки приличий. Не батюшка плохой, а я сама совершила ошибку. Вряд ли наречённому понравится, если я с порога начну катить бочку на родню, верно?

— Он просто издевается над нами! — ещё один голос. Этот тоже женский, но резкий, неприятный, с визгливыми нотками и чем-то напоминает голос рыжухи.