Я способна отличить сон от яви.

Неужели мне померещилось?

Продолжать настаивать, подозреваю, бесполезно. Тётушка будет стоять на своём. К тому жея не могу с абсолютной уверенностью утверждать, что за спиной бродила именно она, я же не видела.

— Тогда почему ты не спишь? Что ты делала в коридоре?

— Рассвет близится, я шла растапливать печь. Милостью графа мне позволено жить в хозяйском крыле, леди.

Звучит логично.

— Вот как…

— Графиня, замёрзнете же, — вздыхает служанка и впрямь как заботливая тётушка, только в отсветах лучины её взгляд мне снова кажется тяжёлым, колдовским.

— Должно быть, мне померещилось со сна, — я лгу. В том, что кто-то бродил по спальне, я уверена. — Тётушка, скажи, как рано обычно встёт граф?

— Не рано, графиня. Вы уж не мёрзнете, отдыхайте. Хотите, я вам горячего отвара принесу?

— Хочу.

Вряд ли я смогу уснуть. Сколько я уже проспала? Забылась я задолго до заката, а сейчас, если верить тётушке, уже близится рассвет.

Она кланяется и выходит, уносит искорку горящей лучины с собой.

Какое-то время я прислушиваюсь к воцарившейся тишине. Если по комнате бродила не тётушка Хлоя, то кто?

Холодно…

Я на ощупь пробираюсь в спальню. Широкая кровать занимает центральное место у дальней стены. По пути я всё-таки сбиваю то ли пуфик, то ли стул. Я дотягиваюсь до края кровати и поспешно забираюсь под одеяло.

Получается, что Дом не отапливают?

В смежную дверь раздаются два негромких удара. Я легко могу представить, как граф стучит костяшками пальцев.

— Даниэлла, всё в порядке? — раздаётся его голос. — Я слышал шум.

— Доброе утро, — откликаюсь я. — Я неловко встала и что-то уронила. Я вас разбудила, Гарет? Прошу прощение.

— Нет, я уже не спал. Не беспокойтесь.

Врёт?

Магическое сияние бледно-голубого света превращает кромешную тьму в густой сумрак, в котором я могу разобрать, что смежная дверь открыта, и в проёме возвышается Гарет. Может, я слышала его шаги? Я ведь лежала на боку спиной к смежной двери, и звук исходил от неё. Но зачем тогда Гарет прятался в коридоре?

Я отмечаю, что Гарет затянут в мундир. Либо он не спал, либо оделся меньше, чем за минуту, либо спал в одежде.

Раз уж он здесь…

— Кажется, я должна вам кое в чём признаться, Гарет.

Чем быстрее я расскажу про своё беспамятство, тем лучше. Я чувствую собственную уязвимость, и пульс начинает частить. Мне неловко признаваться в чём-то настолько личном. Но иначе нельзя.

А что если рыжуха причастна к моему беспамятству? Сомнительно, но исключать эту версию нельзя.

— Даниэлла? — Гарет останавливается.

— Я…, — надеюсь, посторонних ушей в спальне нет. — Признаться, я не хотела выходить замуж.

До сих пор я не задумывалась, что произошло в комнате, где я очнулась от порции ледяной воды в лицо. Возможно, именно в первых воспоминаниях есть ключ к разгадке, что со мной произошло, но…

Слишком много вопросов. Если думать обо всём, о чём нужно, мозги вскипят.

Я запинаюсь, подбирая слова, а муж, кажется, очень по-своему интерпретирует мою запинку.

Он отступает на шаг и в доверительном жесте поднимает руки. Гарет в перчатках. Не снимал не только мундир, но их?

— Даниэлла, пожалуйста, не беспокойтесь. Я понимаю, что вы не готовы к… супружеской близости, и не стану вас принуждать, сколько бы времени вам ни понадобилось.

Его обещание…

Звучит великодушно, но, не исключено, что кроме заботы обо мне за обещанием скрывается расчёт. Положение семьи бедственное. Тут бы насмерть не замёрзнуть или с голоду не помереть, а не о наследниках думать.

— Я не помню, что произошло утром. Я очнулась на полу в окружении людей, которых я не узнавала. Все вокруг называли меня Даниэллой и были уверены, что мой обморок как-то связан с моим нежеланием стать вашей супругой. Я не помню ничего, что было до обморока.