Но, как уже было сказано выше, обстоятельства были на стороне охотницы, а не её добычи. Потому стряпчий в конце концов был пойман и, в прямом смысле слова, захвачен в заложники в его же собственном купе. Как ей это удалось? Так просто быстрей некоторым нужно было поворачиваться! К тому же эти некоторые слегка расслабились, решив, что ночью пребывающая не в лучшем состоянии здоровья охотница – спит измученная тяготами дороги. Наивный глупец! Глупец, потому что недооценил целебные снадобья Теми. Наивный, потому что предположил, что плохое самочувствие остановит жаждущую поговорить женщину, которую к тому же терзали плохие предчувствия и подозрения.

В общем, деваться наивному глупцу было некуда. Пришлось держать ответ. И вот тут-то и выяснилось, что стряпчий оказывается с её отцом не лично общался, а телеграфировал ему о состоянии дочери. И что ответную телеграмму он получил не от её отца, а от некоего Рея. И это Рей, а не её отец попросил держать его в курсе состояния здоровья больной.

– А если этот Рей не передал моему отцу, что я умираю? Кто он вообще такой?! Какое он имеет право отвечать за моего отца? И почему вы не связались с моим отцом как-нибудь под другому? (Она не знала как, но была уверена, что должны быть и другие способы связи тоже) Почему вы, в конце концов, не настояли на том, чтобы вам ответил именно мой отец?! – возмутилась Виктория.

Стряпчий на это состроил виноватую моську и признался:

– У вашего отца больное сердце. Мы не хотели его раньше времени волновать.

– Раньше времени? – часто заморгав, переспросила Виктория. – Вы сейчас, и в самом деле, сказали «раньше времени»? – с ироничным смешком уточнила она. – Раньше какого времени?! Чего вы ждали?! Пока я кони двину?! – не сдержавшись, всё же перешла она крик.

В ответ на что моська стряпчего стала ещё более виноватой. Что громче всяких слов сказало ей, что да, таки именно этого они и ждали. И только ли ждали? Может ещё и надеялись?

– Вы мне так и не ответили, – напомнила она. – Кто такой Рей?

После этого вопроса на стряпчего стало откровенно жалко смотреть.

– Вы его совсем не помните? – риторически поинтересовался он. По крайней мере, именно так восприняла этот вопрос Виктория. И потому не стала отвечать.

– Не помните, значит, – сделал явно безрадостный для себя вывод её собеседник.

14. Глава 4.3

Лишнее и говорить, что и на это замечание тоже она не снизошла с ответом. Если не считать ответом то, что, скрестив руки на груди, она упрямо задрала подбородок и многозначительно оперлась на дверь купе, показывая тем самым, что она обосновалась здесь надолго и всерьёз.

Разумеется, будь Мануэль Коэрли бесцеремонным и безнравственным грубияном подобный шантаж у Виктории бы не прошёл, но он был робким и хорошо воспитанным человеком, которого мысль о том, что забаррикадировавшую его дверь девицу просто можно силой вытолкать за дверь, даже в голову не пришла. Был, конечно, еще вариант стойко и самоотверженно молчать. Но Мануэль Коэрли, к его большому сожалению, не был ни стойким, ни самоотверженным, он был мягким и деликатным человеком. Он был из тех, кто всегда уступит дорогу, лишний раз не повысит голос, избегает прямого взгляда и чей голос почти всегда звучит тихо и неуверенно. Кроме того, Мануэль Коэрли всегда терялся в обществе женщин, особенно красивых и опасных, коей, по его мнению, была дочь его клиента. В их присутствии у него всегда начинали слегка дрожать руки, слова застревали в горле, а взгляд сам собой устремлялся к подолу их платья, стенам, бумагам на столе, куда угодно лишь бы случайно не встретиться с ними взглядом. Или ещё хуже не зацепить своим взглядом грудь или губы.