– Сохрани мои находки и коллекцию! Отвези в Питербурх и передай в Академию…

– Конечно. Я все сделаю, как ты просишь. Но… попробуй-ка пошевелить руками… теперь ногами… теперь головой… Ты не находишь, что рановато собрался на тот свет?

Торопчин еще раз дернул конечностями и сел. В глазах его я прочел неописуемую радость. Он оглядел всех нас, обступивших его, и улыбнулся нарочито небрежно:

– Ну как, здорово я вас разыграл?

– Да-да, – поспешил вмешаться я, видя наползающее на лица аборигенов изумление, – у тебя прекрасно получилось!

– Правда? – Торопчин обрадовался, как мальчишка. Он бодро вскочил и хлопнул Торбока по плечу: – Не печалься, Григорий, еще повоюем!

Наш телеут, видимо, тоже обладал чувством юмора. Он кивнул и протянул Семену из-за спины стрелу.

– Возьми на память, дус, – сказал он, сделал паузу и добавил: – Мешок у тебя хороший – крепкий, толстый, как ты сам. Был бы похудее, изге-ук[30] пробила бы тебя насквозь!

Торопчин уставился на стрелу, и глаза его медленно расширились. Я счел себя правым вмешаться.

– Господа, коль дело дошло до стрельбы, значит, наши преследователи рядом. Но и до места встречи с экспедицией совсем недалеко. Нам надо поторопиться!

Словно в подтверждение моих слов, от лесной опушки прилетела еще одна стрела и сбила с Семена шапку.

От неожиданности он присел и втянул голову в плечи.

Тут же, не сговариваясь, мы с места припустили по луговине к близкой уже реке. Торопчин тоже не заставил себя подгонять, позабыв про шапку.

– Как ты думаешь, Сема, – пропыхтел я на бегу, – почему они целят только в тебя?

– По-моему, они стреляют по всем, – с трудом выговорил Семен. – Просто я – самый крупный, а значит, самая удобная мишень.

Объяснение показалось мне тогда убедительным, но, Боже милостивый, как я ошибался!..

Преследуемые по пятам невидимыми мстителями – а то, что это именно мстители, я нисколько не сомневался! – мы все же сумели добраться до берега неширокого мутного ручья с говорящим названием Сары-су[31], против устья которого на Томе нас должны были подобрать струги экспедиции.

И здесь случилась первая трагедия.

Как только мы остановились на минуту перевести дух на небольшой поляне, заросшей созревшим белоголовником и кипреем, из травы в шагах двадцати от нас поднялся в полный рост высокий, поджарый татарин, вскинул над головой большой охотничий лук и крикнул:

– Тукталырга! Мин аучы чыгышы белэн эрбет агашы! [32]

Мы подскочили, как ошпаренные, и завороженно уставились на шорца. Торбок крикнул охотнику в ответ что-то предостерегающее, но тот, видимо, не разобрал, выставил перед собой лук и потянул из-за плеча длинную стрелу. И вдруг краем глаза я увидел, как Торопчин сорвал с плеча карабин.

Полыхнул бледный при дневном свете выстрел, родивший облако сизо-черного дыма, оглушительно и коротко грохнуло, и в груди у татарина образовалась черная дырка, из которой тут же толчком выплеснулась ярко-алая кровь. Охотник широко взмахнул руками, роняя лук и стрелу, и без звука упал навзничь в густое разнотравье.

– Торопчин! Дурак! Что же ты наделал?! – невольно вырвалось у меня, но было уже поздно.

Мы, не сговариваясь, обошли место гибели охотника по широкой дуге, и вскоре достигли места встречи с экспедицией.

Иван Георгиевич стоял на носу струга и смотрел на наше приближение в подзорную трубу. Сейчас же, как мы появились в поле его зрения, он махнул рукой, и от струга к берегу быстро поплыл юркий облас[33], направляемый улыбающимся Петей Горлановым.

Через минуту мы уже обнимались с ним, как закадычные друзья, хлопая друг друга по плечам. Хакас и Торбок скромно присели в сторонке на корточки, не участвуя во встрече, и о чем-то тихо переговаривались. А Семен, лишь пожав руку Горланову, тут же полез в облас, держа в охапке свой драгоценный мешок.