– Подтверждаю. Уровни заблокированы. Выходы перекрыты, доступ аннулирован. – Отвечает Гейб после паузы.

Где-то внизу, под нами, начинает меняться освещение, флуоресцентные полосы на транспортных платформах мигают, сигнал тревоги пульсирует незначительным изменением цветового спектра. Но над верхними ярусами по-прежнему царит вечернее спокойствие. Там не паникуют, не бегут, не кричат. Там продолжают смаковать ужин, открывать бутылки выдержанных вин, заниматься сексом или строить планы на следующий день.

Обитатели золотых сот умрут счастливыми. И вечно молодыми. Как я им и обещал.

– Знакомые ощущения, Дерби? – глухо интересуется Одинцов, не глядя на меня. Его голос звучит ровно, почти бесцветно. Он умеет проигрывать достойно. Суровая школа жизни научила нас обоих железобетонному самоконтролю.

Я смотрю, как один за другим угасают навигационные огни над городом, словно кто-то методично стирает точки координат на карте мира, оставляя черную пустоту.

Кажется, будто это просто сбой, что вот-вот всё вернётся в норму, что можно отменить приказ, повернуть время вспять. Но это всего лишь иллюзия. Такой же мираж, как молодость, как контроль, как вера в порядок. Это конец. Точный. Выверенный. Вписанный в структуру самого Улья, задолго до того, как я стал его новым архитектором.

– Это не ощущение, Олег, – устало отвечаю я, не отводя взгляда от окна. – Это дезинфекция.

Я не повышаю голоса. Мне не нужно убеждать его или себя. Мы оба понимаем, что происходит. Это не месть, не этап войны и не отчаянный жест. Это хладнокровная ликвидация структуры, которая больше не нужна. Стерилизация системы, заражённой иллюзиями и страхом перемен.

– Когда организм слишком долго игнорирует метастазы, единственный способ спастись – удалить пораженный болезнью орган. Даже если он был жизненно важным, – философски рассуждаю я.

Почему бы нет? В такие моменты принято говорить что-то весомое. Как в старых кинематографических драмах, где герой остаётся в кадре на фоне надвигающегося катаклизма и бросает последнюю реплику, будто она способна изменить исход. Но на самом деле ничего изменить уже нельзя.

– Значит, все? Конец игры? – криво усмехается старый генерал.

– Ты помнишь, что сказал Кронос своей жене незадолго до того, как ты расстрелял их обоих? – повернув голову, я встречаю его затуманенный взгляд. Столько лет прошло… Целая эпоха, неудивительно, что он забыл. – «Со смертью тоже можно поиграть».

В этот момент перед глазами вспыхивает сигнальное поле голограммы. Цветовая шкала окрашивается полностью в красный. На прозрачной поверхности проекционного экрана всплывают маркеры движения. Огненные сигнатуры. Восемь. Нет, уже семь, – одна ракета меняет траекторию, возможно, для дублирования удара.

– Подтверждённое приближение, – механически докладывает Гейб. – Вход в плотные слои атмосферы. Наведение активно.

На секунду в кабинете становится слишком тихо. Даже интерфейсы будто затаились. Я не моргаю. Слежу, как объекты на экране приближаются, оставляя за собой световые шлейфы. Они выглядят не как оружие, а как небесное предупреждение.

Семь минут…

Где-то далеко внизу, в эвакуационных коридорах Zeta и Delta, открываются шлюзы. Обслуживающий персонал Улья успеет покинуть остров до неминуемого удара. Остальные… Остальные станут легендой. Или цифрами в сводках. Если кто-то вообще будет вести хронику после этого дня.

Я медленно отворачиваюсь от окна. Ветер за стенами главной башни разносит запах озона и металла. Электрический привкус конца. Он близко. Очень близко.