— Кристина, где твои манеры? — мама укоризненно смотрит на меня, потом забирает у соседки тойчика и поворачивается к мажору. — Рану нужно обработать.

— Ну, мама!

— Не мамкай, невоспитанная девчонка, — прикрикивает на меня и важно поднимается по ступенькам. — Молодой человек, за мной!

На моем лице, видимо, написана такая ярость, такое желание пнуть, что мажор огибает меня по кривой, прижимаясь к стене, но идёт следом за мамой.

— Кристя, что это сейчас было? — шепчет тетя Нина.

— Не знаю. Не понимаю, — пожимаю плечами я. — Мама словно… пришла в себя.

— Может, поправилась?

— Эх, если бы!

Я поверить не могу в своё счастье. Неужели мои мучения закончились? После смерти отца ни минуты не было спокойной. И вдруг…

— Я боюсь, — всхлипываю от потрясения. — А если это новая стадия? Ещё более страшная?

— Не плачь, моя девочка, не плачь, — тетя Нина прижимает меня к большой груди. — Иди домой, глядишь, этот красавчик радость принесёт в вашу семью.

— Да вы что? Этот мерзавец?

— Беги уже.

Соседка подталкивает меня в спину. Я поднимаюсь на свой этаж. Стою минуту в коридоре, прислушиваясь к звукам. А дома все спокойно, только Киллер недовольно ворчит в вольере, куда его засунула мама в качестве наказания, да слышатся тихие голоса.

Эта минута помогает прийти в себя и выработать линию поведения. Зря я погорячилась в коридоре. При маме нельзя не только показывать свою ненависть к мажору, но и подавать виду, что мы знакомы.

Раздеваюсь, отношу сумки, брошенные у порога, в кухню и, вздохнув, иду в папин кабинет, откуда доносятся голоса.

Это ещё один поразительный  момент небывалой ночи. Год кабинет был заперт на ключ. Мама, как тигрица, бросалась к нему и закрывала телом вход, даже если я просто хотела зайти и протереть пыль.

У распахнутой двери останавливаюсь, боюсь войти, зато наваливаются воспоминания. С какой любовью папа обставлял эту комнату! Здесь все напоминает о нем. Горло сжимает спазм. Кажется, ещё недавно мы были так счастливы!

Делаю шаг в кабинет, и сразу бьет в нос спертый воздух пыльного помещения и волнующий микс из запахов. Пахнет кожей, которой обтянуты диван и кресла, алкоголем и йодом, мужским парфюмом и сладкими мамиными духами.

Лучше не думать о грустном, лучше не думать!

В кабинете полумрак. Он освещается только настольной лампой. В кресле у стола сидит мажор, наклонив голову, а мама колдует над его головой.

— Закончили? — спрашиваю я. — Гостю пора домой, я устала.

— Кристина, дочка, разве так можно? — всплескивает руками мама и роняет на пол пластину лейкопластыря.

Она наклоняется, чтобы его поднять, но то же самое делает и мажор, глухой стук лбами кажется слишком громким в тишине квартиры.

— Ох! — трёт больное место мажор. — Что-то у меня сегодня травматизм повышенный.

При этих словах он выразительно смотрит на меня.

— Ещё бы! — фыркаю под нос.

— Кристина!

— Мама, может, ты его ещё чаем угостишь и спать уложишь? — не выдерживаю благостной атмосферы я.

— А я бы чайку выпил, — усмехается мажор. — И домой ехать уже поздно.

— Спятил совсем, господин? — скриплю зубами беззвучно.

Он выразительно поднимает брови: развлекается сволочуга!

— Можно и чай, и мягкую постель, — вставляет вдруг мама. — Вот только… тогда вам придётся жениться.

Я впадаю в ступор.

Меня что, решили добить?

11. Глава 11

Жениться?

Она шутит или серьезно? Вглядываюсь в лица хозяек квартиры. Кристина явно растеряна, стоит с раскрытым ртом, словно что-то хочет сказать, но не может.

А ее мать вполне серьёзна. Я вижу, как подрагивают ее длинные пальцы, сжимающие пластинку пластыря. Глаза сияют лихорадочным блеском, щеки заливает румянец. Вот она кладёт пластырь, кокетливо взбивает волосы и теребит бортики шелкового халата, которые уже не закрывают наглухо ее тело, а свободно лежат на груди. Вот женщина проводит рукой по шее, ее пальцы ныряют в ложбинку между полушариями и ещё больше оголяют их.