Любомирова дергается. Вцепляется пальцами мне в плечи.

– Это он? – догадываюсь, конечно.

– Нет! Нет, не он! Не он! Не будь таким, как отец! Нет!!!

Отрываю ее руки от себя и бросаюсь в сторону темного силуэта. Боль, ревность, ярость, адреналин – все это взрывается внутри меня и вылетает наружу. Выкидывая руку, впечатываю кулак ублюдку в челюсть. Варя кричит. Но мне похрен. Умышленно принимаю ответный удар. Отшатываясь, резко втягиваю тяжелый воздух. Но мне не больно. Физически мне не больно. И это вызывает внутри меня еще большую злость.

Шаг. Удар. Еще удар. Хруст костей.

Обмякшее тело падает. А я замираю так, как последние полгода делал это в клетке октагона. Только здесь нет ни судей, ни зрителей. Если что, никто не остановит. Изнутри меня все еще рубят эмоции, но какой-то задней мыслью я догоняю, что если брошусь на землю, уже не остановлюсь, пока не убью его.

И, казалось бы, похрен. Но что-то еще держит. На грани. По самому краю.

И я понимаю. Из-за нее. Не хочу, чтобы видела таким.

Снова злюсь. За эти мысли и чувства себя и ее ненавижу.

Яростно сплевываю кровь, нахожу рыдающую Любомирову взглядом. Она застывает. Не похоже, что в принципе дышит. Но я больше не должен об этом беспокоиться.

В последний раз на нее смотрю. Долго. Пока не выталкиваю обезличенное, грубое и сиплое прощание:

– Удачи.

16. 16

Думала, что умираю,

так это больно было – терять его.

© Варвара Любомирова

Как же я тогда плакала… Как же долго и горько я рыдала! Думала, что умираю, так это больно было – терять его. Осознание непоправимости сделанного обрушилось на меня бетонной плитой ужаса и обреченности. Казалось, что на этот раз все – жизнь точно закончилась. Адская мука сковала не просто мое тело, она раздробила мне душу.

Впервые в жизни я горевала о том, что сама же натворила. Проклинала себя и молила небеса начать день заново. Но так не бывает. И это я тоже понимала. Понимала, что мне придется жить с последствиями собственного выбора. Жалеть о сделанном и пытаться жить.

На Кира я тоже злилась. За то, что он такой существует. А в самые трудные минуты поддавалась абсолютно нелепому гневу и ненавидела его за то, что он мне поверил. Почему не усомнился? Почему не потребовал мерзкие подробности? Почему не поймал на этом глупом вранье? Почему не оскорбил теми словами, которых я заслуживала? Почему, в конце концов, не проверил физически? Я бы не сопротивлялась. В тот момент не оттолкнула бы…

Со свадьбы уезжала, не чувствуя себя живой. После истерики, которую я пережила, сердце едва-едва билось. Но мне было бы все равно, даже если бы оно остановилось.

– Что с тобой? – забеспокоился дедушка. – Обидел кто?

– Нет… Все нормально.

С того момента моя жизнь превратилась в борьбу с самой собой. Для слез была только ночь. С утра же до вечера приходилось делать вид, что у меня все в порядке.

Бойко больше не писал и не звонил. Проверяя раз за разом телефон, мне хотелось кричать на весь мир. Но я научилась закусывать изнутри губы – в кровь. И молчать.

В понедельник я завалила экзамен. Это было крайне странно. Такого со мной еще не случалось. Но в тот момент я просто не смогла… Не смогла сосредоточиться. В какой-то миг меня охватила такая апатия, в голове пусто стало, и я даже не пыталась там что-то откопать. Сидела перед белым листом и не шевелилась. Будь это устный экзамен, профессор наверняка натянул бы мне высший балл за счет жалости. Но я не оставила ему выбора – так и сдала чистый лист.

– Не страшно, – сказала тогда мама, едва справившись с шоком. – Я поговорю с Котовской, пойдешь в конце дня и напишешь. Тот же билет, если что. Повтори…