Я вообще мало кого там видела. Здоровалась правда, что-то отвечала, но с кем именно, что… потом было не вспомнить. И вокруг некогда смотреть - я смотрела на нее, стараясь запомнить и насмотреться напоследок. Да и вообще… вся была в суете и хлопотах: поправить подушечку под ее головой, волосы, проверить на месте ли крестик, отследить прогоревшие свечи на отпевании. И чтобы полосочка бумаги с молитвой не улетела с ее лба, равномерно лег потом песок… аккуратно выравнен был холмик. А еще цветы - их клали не так. Нужно было ровненько. Руки тряслись…

Кто-то сунул мне рюмку с холодной водкой – конец сентября, порядком похолодало уже. Прямо там и сунул - у ямы, которую быстро забрасывали рабочие. Осторожно, чтобы не расплескать, я донесла емкость до рта и хлопнула без разговоров, только тогда и поняв, что именно пью. Закусила предложенной конфетой, разжевала потом дольку яблока. Жизнь будто остановилась, застыла, а я завязла в глубоком, тягучем болоте. Жевала бездумно - как корова сено, смотрела и не верила, что все на самом деле, слишком как-то обыденно, материально что ли все было – челюсти двигаются, шелестят лопаты по песку, тихие голоса, сырой ветер, не очень приятная после приторной конфеты кислость яблока… Алкоголь упал в пустой желудок и исчез там, как капля в море.

- Пасиб… - икнулось голодно.

- За Царствие небесное для нашей Маргариты, - отозвалась сбоку тетя, - счастливая – отмучилась уже, а нам еще положено впереди, - вздохнула. А я засмотрелась на нее. Больные от слез глаза видели, как в тумане и тем сильнее казалось сходство между сестрами.

- Да… за царствие. Как вы на маму похожи!

А мама не похожа... Губы подернуты синевой, кожа желтая и холодная такая… молчит... Заскулило опять внутри, заныло.

- Чшшш… - Валя обняла за плечи, - Катерина, вы что-то еще сказать хотели?

- А… да! Мариш, у меня там Майка после мастита с двумя колготится. Не обидишься, если я с кладбища сразу на электричку?

- Ну что вы, тетечка. Целуйте ее за меня, давно мы… И спасибо вам! Спасибо, что с мамой тогда… - куснула в очередной раз совесть.

- Ой, да я свободна тогда была! Никому можно сказать и не нужна, кроме нее. Не бери в голову, когда за мной вот так поплачешь – должок и зачтется… - аккуратно промокнула она красные, с отечными веками глаза. Высморкалась.

Тетя, да и мама тоже относились к смерти как-то обыденно, что ли? К своей, понятно… И от того, что она сейчас не страдала напоказ, хотя и сильно горевала по Рите, мне становилось чуть легче. Правда ведь – все там будем, может действительно встретимся.

На поминках в кафе я слушала добрые слова и будто не слышала их – и так знала, что жизнь у мамы Риты (так многие звали ее) была нелегкой, что дочь она вырастила хорошую. Да, не самую плохую, между прочим, а для нее так вообще лучшую – что бы ни натворила, в какое бы говнище от большого ума ни влезла. Всё это – приглушенные голоса, их смысл и принадлежность, доносилось до меня слабо, будто из иного пространства.

Когда все закончилось, я вызвала такси и попросила ребят не провожать. Если бы кто спросил, как я добралась домой, тоже не услышал бы ничего вразумительного. Потому что, как под наркозом, без мыслей… вначале мелькнула правда одна - нагрянуть к Ксюше. Беременным вроде нельзя на кладбище и Алеша оставил ее с детьми в городской квартире. Возле нее и ее выводка я точно отвлеклась бы и, наверное, стало бы легче, даже если только на самую чуточку. Но стоит ли напрягать и так занятого человека ради этой самой чуточки?

Выглядела я, наверное, более-менее адекватно, чувствовала себя тоже… разве что голова болела, но это ожидаемо - от слез. И меня оставили в покое. Я и правда хотела одна, в тишине пустой квартиры, в привычной, тысячу раз виденной обстановке – темноватой, дешевой, практичной, немаркой... сделать то, о чем мечтала все эти годы. Все пятнадцать гребанных лет, пока мама медленно катилась в пропасть, отслеживая и продолжая любить отца.