– Миссис чересчур добра к нам, – сказал Сэм и, поспешно поклонившись, отправился на кухню.

Читатель уже успел заметить, что Сэм обладал особым природным даром, и дар этот, если бы Сэм занимался политикой, несомненно, привел бы его к славе: он из любых событий и обстоятельств извлекал для себя выгоду и почет. Проявив достаточное благочестие и человеколюбие в гостиной, он отправился во владения тетушки Хлои в надежде заслужить одобрение кухни.

«Сейчас, – рассуждал про себя Сэм, – я удивлю негров. Вот-то вытаращат они глаза!..»

Ничто в обычное время не доставляло Сэму такого удовольствия, как возможность сопровождать своего хозяина на всевозможные политические собрания. Взобравшись на дерево или на забор, он с жадностью слушал ораторов. Затем, вернувшись домой, он в кругу своих приятелей с невозмутимой торжественностью старался воспроизвести слышанные им речи.

Эти выступления, хотя и подражательные и подчас карикатурные, прославили Сэма как красноречивого оратора, и он никогда не упускал случая закрепить за собой эту славу.

Между ним и тетушкой Хлоей всегда царил некий холодок, причину которого трудно было точно установить, но, так как на этот раз Сэм собирался совершить налет на пищевые запасы, он решил проявить миролюбие и уступчивость. Он знал, что приказание госпожи будет выполнено с точностью, но добрая воля кухарки могла значительно расширить возможности.

Он явился поэтому к тетушке Хлое, всем видом своим выражая трогательное смирение, как человек, тяжко пострадавший при защите своих невинных братьев. Обратившись к прославленной поварихе и заявив, что госпожа направила его прямо к ней, он как бы признал ее неоспоримое владычество над всем кухонным департаментом. Лесть принесла плоды, и никогда еще ни один американский кандидат в депутаты не сумел с такой ловкостью оплести любезностями неопытного избирателя, как Сэм умилостивить тетушку Хлою. Будь он даже самим блудным сыном, вернувшимся в родной дом, его не угощали бы с большей щедростью и материнской заботливостью. Вскоре, преисполненный счастья и гордости, он уже сидел за столом. Перед ним было поставлено металлическое блюдо, на котором громоздились в живописном беспорядке остатки прекрасных кушаний, подававшихся к господскому столу за последние три дня: куриные крылышки, пупки и ножки, ломти розовой ветчины, золотистые лепешки, корочки от паштета и прочие лакомства… Сэм полновластно распоряжался этой снедью, уделяя кое-что Энди, сидевшему по его правую руку.

Из всех хижин сбежались негры послушать рассказ Сэма о совершенных им за этот день подвигах. Это был час торжества для него. Он повествовал о своих похождениях, каждый раз сызнова повторяя свой рассказ и каждый раз украшая его все новыми подробностями. Непрерывающиеся раскаты смеха сопровождали его повествование. Хохотали все, не исключая малышей, ползавших по полу в поисках крошек. Но Сэм сохранял на своем лице соответствующее его роли выражение торжественной серьезности.

– Вы видите сами, дорогие мои сограждане, – ораторствовал он, потрясая индюшечьей ножкой, – что в данном случае я встал на защиту всех вас. Пытаться помочь в беде одному из вас – совершенно равносильно тому, чтобы помочь всем. Основа та же. Когда в следующий раз торговцы невольниками станут рыскать вокруг, обратитесь ко мне, братья, и я научу их уму-разуму. Я буду стоять за ваши права до последнего вздоха!

– А между тем, – вмешался Энди, – сегодня утром, до разговора со мной, ты был расположен поймать Элизу.

– Не говори о том, чего не знаешь, – тоном необычайного превосходства произнес Сэм. – Такие юнцы, как ты, даже при самых добрых намерениях не способны понять глубокие мысли, которые руководят поведением взрослых мужчин.