Солнце светило, но не грело, при полном безветрии облака вытянулись на небе десятками больничных простыней.

Мама взяла меня под руку, и мы шагнули в неизвестность.

Зебра показалась бесконечной. Машины застыли ровной шеренгой, будто чувствовали важность момента. Мы двигались молча, отчаянно сдерживая потоки надежды, страха и паники. Подбадривали друг друга, насколько возможно, улыбались через силу, потому что так надо.

Мама… Такая нежная, добрая, родная. Она никогда не предлагала помочь – помогала без лишних просьб и расспросов. Никогда не корила – плакала, обижалась и… прощала.

Она не взваливала свои проблемы на плечи близких. Лишь однажды позвонила и назвала диагноз… В одиночку прошла обследование, получила смертный приговор и лишь потом сорвалась – пожаловалась, поплакалась единственной дочке.

Шаг, еще шаг. Сердце колотится, руки леденеют. Мама неспешно шагает рядом.

Черный частокол ограды, похожий на увитые проволокой древние копья, скрипучая, слегка приоткрытая калитка. Бело-красная линия шлагбаума, словно восклицательный знак посреди улицы.

Веселые желтые ковры одуванчиков на газонах, свежий запах подстриженной травы и горьковатый – нектара.

Будка охранника, прохлада каменного холла, грустные и суетливые посетители. Женщины в косынках на лысых головах, мужчины с костылями и перевязанными руками-ногами. Врачи… Спокойные, суровые, деловитые.

Запахи лекарств, хлорки словно въелись в стены. И медленно, но верно пропитывают твою собственную одежду.

Мраморная лестница с громоздкой балюстрадой перил. Широкий серый холл с колоннами, мягкие кресла. Белые круглые часы.

Здесь время течет иначе – для каждого по-своему. Для одних сжимается до коротких месяцев прощания с близкими. Для других растягивается в бесконечное ожидание – анализов, лечения, операции. Одним обещает год спокойствия после удачного обследования, подтверждения ремиссии, другим не сулит и месяца…

Я открыла маме пакетик с сухофруктами, заставила немного поесть. Самой кусок в горло не лез. Мама присела рядом, протянула бутылку воды, и мы прождали еще несколько тягостных минут.

А потом появился он…

Высокий, немного нескладный, с длинными руками, иссохшей от частого мытья кожей ладоней и печатью раздумий на усталом лице. Его называли хирургом от бога. Врачом с большой буквы этого слова.

И завертелось.

Анализы, химиотерапия, операция, снова анализы и химиотерапия… Знать бы раньше, чем все закончится… Небольшая передышка короткой ремиссии, рецидив и новый приговор. Опять химиотерапия и бесплодные надежды.

А затем пришла пустота. Поселилась в душе на долгие годы. Болезненная, сосущая. Разом накрыла мир, отрезала меня от всего, что любила, во что верила.

Оставила лишь воспоминания, от которых по щекам неизменно катились слезы. И вещи… ее вещи…

Заграничный паспорт мамы в коричневой кожаной обложке с изящным узором. Серьезное красивое лицо, короткие черные волосы и глаза – по-прежнему родные и добрые. Записная книжка. Мама пользовалась сотовым, но телефоны по старой привычке выписывала. Каллиграфический почерк – буква к букве, цифра к цифре. Аккуратные строчки объяснений – кто есть кто. Исправления.

Телефон химиотерапевта – единственный на букву Х. И три моих – рабочий, домашний, сотовый.

С тех пор больше никто не называл меня этим именем. Оно осталось в мамином блокноте навсегда. Я заламинировала записную книжку – каждую страницу. Хранила ее до сих пор…

– Дочка? – далекий звонкий голос летит из тумана. Пахнет маминой ватрушкой с ванилью, ее духами с ароматом жасмина.