Вера обвела зал безумным взглядом.

– Любовь над бурей поднятый маяк, не меркнущий во мраке и тумане! – выкрикнула она, пронзая свою грудь. И упала под чей-то тихий всхлип. Тело её ещё колыхалось, как желе на блюде, глаза закатились, руки бессильно раскинулись в стороны. За кулисами застыла Алена Игоревна, схватив за руки Меркуцио и Тибальта. Зал молчал. Критики привстали со своих мест, вытягивая шеи.

На сцену выбежали Монтекки и Купулетти в сопровождении отца Лоренцо, и уставились на троицу, разлёгшуюся на полу.

– Монтекки, руку дай тебе пожму, – спохватился, наконец, Капулетти.

– Я памятник ей в золоте воздвигну, – пробормотал Монтекки.

– Нет повести печальнее на свете… – сказали они хором и отвернулись, обнявшись. Плечи их тряслись.

– Она что и правда себя убила? – громко прошептал в зале девичий голос. – Вот ужас-то!

– Браво! – крикнул кто-то и захлопал. Вслед за ним захлопали все.

Ромео и обе Джульетты поднялись на ноги и смущённо улыбаясь, принялись раскланиваться пред публикой. Труппа вышла на сцену. Зал неистовствовал. Пунцовая Вера прижимала руки к щекам. Мальчик лет десяти вышел на сцену, и немного потоптавшись, подбежал к ней и сунул в руки букетик. Вера схватила цветы и мальчика в охапку и расплакалась.

– Ну, что ж, коллега, как вам? – спросил один критик другого, поднимаясь с места. – Окровавленное платье – это, на мой взгляд, находка.

– А две Джульетты, как вам? Такой, на мой взгляд, символ двойственной природы женщины…

– А мне кажется, это фрустрация Ромео. Душой он любит невинную девушку, в то время как плоть стремится к такой, знаете, земной, настоящей женщине…

– Я бы сказал – депривация. В любом случае… А вот и наш гениальный режиссер! – они замахали руками Алене Игоревне. – Мы с коллегой потрясены. Не ожидали, если честно. Будем рекомендовать. Будем. Джульетта ваша просто находка. Находка! Порадовали нас сегодня. Да.

Вера в который раз нюхала скромный букетик. Ей было стыдно и радостно одновременно.

– Вер, – в дверь заглянул Витя Малышев-Меркуцио, – ты чего ждешь? Или кого? – Вера пожала плечами. – Пойдем, провожу, если не возражаешь. После того, что ты учудила, я твой раб навеки! – Витя подхватил её сумку с реквизитом. – А если я не прав и лжёт мой стих, то нет любви и нет стихов моих!

Вера робко улыбнулась и послушно пошагала за ним к выходу.

Дождь, накрапывавший с неба весь день, наконец-то, разродился ливнем. Женька едва успела забежать под бетонный козырек автобусной остановки, потрясла мокрой челкой и опасливо покосилась на скамейку: вид отнюдь не вызывал доверия. Порывшись в сумке, извлекла файл с бумагами и задумчиво повертела в руках. Отчет за месяц. Наивная, она взяла его с собой, думая поработать в тишине, на природе. Женька смахнула с сиденья шелуху семечек, подстелила на скамейку и села. Сидеть было неудобно и зябко. Вот что такое не везет? Это когда надеваешь новые босоножки и легкий сарафанчик, а лето внезапно кончается. Какая странная закономерность: если утром, глядя на безоблачное небо, ты решительно выкладываешь из сумки зонт, то к вечеру обязательно придешь домой мокрая, словно цуцик. Женька плотнее запахнула кофту.

Впрочем, еще вчера можно было догадаться, что день будет не из легких. Зря она поехала к Наташке на дачу. В прошлый раз уже клялась, что больше в такую даль никогда без машины не поедет. Дача у подруги, конечно, в сказочном месте – в лесу возле Зеленогорска. Сосновый дух, черничные поляны, грибы, озерко с прозрачной водой и тишина. Тишина такая, что казалась невозможной. Там она спала, как убитая. Одна ночь такого сна заменяла ей неделю отдыха где-нибудь на курорте. Но вот добираться до этой самой дачи без личного транспорта практически не реально. Час с лишним до Зеленогорска, оттуда на рейсовом автобусе еще минут сорок до двадцать второго километра и там еще по лесной дороге пилить и пилить.