Вместо ожидаемой второй части он всё в том же предисловии сообщает об одновременном переиздании курса лекций летнего семестра 1935 года «Введение в метафизику», в котором возносит хвалу «внутренней правде и величию этого [т. е. национал-социалистического] движения». Не является ли сказанное в этом контексте «привести в движение наше Dasein» едва замаскированным указанием на того, к кому обращено это «мы» и что за «движение», какая «истина» всегда сможет и должна будет привести «нас» в движение?

Написанная в 1929 году книга о Канте вступила в некоторое противоречие с проектом деструкции истории онтологии. В самом деле лейтмотивом этой книги было «обоснование метафизики» – тема, предполагающая пересмотр неокантианских интерпретаций «Критики чистого разума», рассматриваемой как теория познания. В книге «Кант и проблема метафизики» особый интерес представляет для нас удивительный четвертый, последний и самый короткий (около сорока страниц) раздел, озаглавленный «Обоснование метафизики в повторении». Было бы трудно изложить его кратко: в нем нет ни дедукции, ни настоящей аргументации. Его стиль по-прежнему ассерторичен и эллиптичен, мысль автора как будто вертится вокруг чего-то недосказанного.

В самом конце третьего раздела Хайдеггер говорит о «выявлении скрытых возможностей» повторения обоснования метафизики. Речь идет о том, чтобы «преобразовать рассматриваемую проблему» и «тем самым сохранить ее подлинное содержание» (GA 3:261). При такой концепции, изменяющей содержание и смысл мысли ради сохранения ее предполагаемого «подлинного содержания», из любой философии можно извлечь всё что угодно и делать с ней всё что захочется. Хайдеггер признаёт это. Вообще его полемический замысел очевиден: вопреки сторонникам Канта, таким неокантианцам, как Кассирер, он намеревается повторить предположительно подлинное содержание его мысли, трансформируя ее «за гранью слов» самого Канта. Что неизбежно означает, допускает Хайдеггер, «прибегнуть к насилию» (там же, 256). Фактически мы можем заметить, как он прибегает к насильственной интерпретации на протяжении всей своей книги о Канте, особенно по завершении третьего раздела, где он легко переходит от времени у Канта к бытию, как его понимает автор «Бытия и времени».

Тем не менее «бытийный вопрос» – в значительной степени, как мы уже видели ранее, вопрос риторический и пустой, который Хайдеггер никогда не сможет развить как таковой, – есть на самом деле «вопрос о человеке», взятый им у Канта для того, чтобы подвергнуть его радикальной трансформации. Сам Хайдеггер писал: «Кантово обоснование показывает, что обоснование метафизики есть вопрос о человеке, есть антропология» (там же, 262). Но речь идет не об ответе на вопрос Канта о том, «что есть человек?», а о том, чтобы постоянно спрашивать, как поставить вопрос о человеке. Благодаря такому приему – постановке открытых вопросов при отсутствии ответов – мысль Хайдеггера становится неуловимой, исчезая в череде вопросов (там же, 269). В то же время мы можем проследить, как от вопроса о человеке он плавно переходит к тому, что сам называет экзистенциальным вопросом бытия Dasein. Как и в «Бытии и времени», он делает акцент на отношении между Dasein и аффективной расположенностью (там же, 283).

Конец книги с характерными для его стиля фигурами умолчания и тем, как автор заставляет читателя кружить на месте, не позволяет сразу увидеть, куда клонит Хайдеггер. Этот зашифрованный финал обращен, как пишет автор в конце книги, исключительно к «друзьям сущностного» (die Freunde des Wesentlichen), а не к «помешанным на организации» (Narren der Organisation)