– Никель, да ты чего… – насупился Федя. – Мы теперь… это… Ты сам-то, главное, держись там.
– И думай только про хорошее, – добавил Андрюшка. – Если думаешь про хорошее, так все и получается.
– Да, – улыбнулся Никитка. – Я буду…
– А чего ты тут сидишь один-то? – вдруг встревожился Андрюшка. – Давай мы тебя проводим домой!
– Нет, я посижу. За мной сейчас мама придет… А я знаете, как вас называл? Ну, в уме, про себя… «Трубачи». Трубин, Чикишев – Трубачи.
– Ух ты! – прошептал Андрюшка, потому что не нашелся, что еще сказать.
А Федя подумал секунду и кивнул:
– Годится.
В дверь заглянула молодая женщина с тревожным лицом.
– Ник, ты здесь? Пойдем…
– Ник, пока, – шепнул Федя.
– Ага… Держись там, – шепнул и Андрюшка.
Они одинаково тронули Никиткино плечо кулаками, в которых были зажаты шарики. И пошли не оглядываясь. Бормотнули «здрасте» женщине у дверей. В коридоре вдруг услышали долетевшую из класса трель тополиного свистка. И быстро-быстро зашагали на первый этаж, к выходу.
За школьной калиткой Андрюшка разжал кулак, поглядел на шарик.
– У меня с прожилками… А у тебя?
– Вот… Они похожие…
– Давай поменяемся, а?
– С чего это я буду… – привычно взвинтился Трубин, и… они встретились глазами.
– Давай.
3
С того дня они всегда были вместе. Это «вместе» помогало справляться с печалью и тревогой. Но полностью тревога не исчезала. Занозой сидела в обоих Трубачах. Чтобы унять ее и чтобы восстановить в жизни хоть какую-то справедливость, они в последний день учебного года подкараулили на улице Артура Сенокосова. Встали на пути.
– Ну что, Сенокосилка, доволен? – спросил Федя.
– Конечно, он доволен, сволочь… – сказал Андрюшка. – Налетел тогда… У Ника из-за этого могло быть обострение…
– Да вы чо, парни… – пробормотал Сенокосов (он был в курсе дела). – Я же не знал тогда. Если бы я знал, я бы… наоборот… Я же… это…
«Парни» ему не доставали и до плеча. Наверно, Сенокосов сумел бы раскидать их. Но, возможно, что и не сумел бы. Все-таки Трубачи были крепкие ребята, и к тому же ими двигал тугой, как пружина, праведный гнев. Артур был глуп, но этот гнев ощутил. И сказал спасительную фразу:
– Люди, ну чего теперь-то? Что мне, с моста головой?
Федя обмяк.
– Ладно, Дрюша, пошли. Ну его в болото!
– Пошли…
Потому что можно было разодраться с дюжиной таких «сенокосилок» и даже измолоть их в крупу, но это никак не помогло бы Никелю. Даже наоборот… Всякая лишняя вражда и боль добавляют злую энергию в общее энергетическое поле Земли. Федя и Андрюшка не могли бы объяснить это словами, но теперь догадывались. Чувствовали одинаково…
И что можно было сделать? Да ничего! Живи и жди… Какая злая сила придумала эту самую подлую пытку – томительную неизвестность? «Как он там теперь?»
Казалось бы, что им Никита Кельников? Самая незаметная личность в четвертом «Б». Они про него особо и не думали до той стычки с Артуром. Вернее, до разговора, когда шарики и свисток… Кто знал, что так повернется? И сидел теперь в душе постоянный страх («Зараза такая!»). И печаль…
А увесистые шарики оттягивали карманы легоньких летних штанов, словно все время подталкивали: «Помни…» И выложить их было боязно, словно тогда нарушится какое-то заклинание…
Однажды Федин шарик ускользнул из протертого кармана. И не где-нибудь, а на краю лога, когда тащили оттуда кленовую корягу – она была нужна для постройки хижины в Андрюшкином дворе (потому что страхи страхами, а жизнь-то все-таки продолжалась). Федя даже не пытался скрыть отчаяние. Прижал к мокрым щекам ладони, сел на эту самую корягу и ослабел всем телом. Но отчаяние беде не лекарство. Пришли в себя и кинулись искать – в самую глубину и чащу! Ободрались как черти. Собрали на себя по два пуда мусора и колючек. Татарская крапива выполнила за счет двух сумасшедших мальчишек весь летний план по издевательствам над ребячьим населением… Но они нашли! Шарик уютно лежал в консервной жестянке, сброшенной в лог со всяким сором.