Кровавый закат окропил багрянцем зеленый океан бескрайних джунглей, что сливался с ним на горизонте. Тишина и правда стояла мертвая. Даже цикады перестали трещать, будто опасались чего-то.

– В обход крюк получится, – задумчиво проговорил я, разглядывая измятую карту. – Времени до хрена потеряем. Чунг пошел на разведку. Подождем…

Набежавший ветерок донес мерзкий запах. Я сразу узнал его. Так пахнет война… Сука, будь она неладна. Много лет я пытался забыть эту вонь и вот, теперь запах мертвечины снова рядом. Не хочет меня отпускать война…

Чунг вернулся часа через пол. Его лицо напоминало посеревший камень. Безжизненное и без эмоций. Что он такого там увидел? Вьетнамец коротко бросил:

– Идти можно. Деревня пустая.

Мы с полковником с облегчением выдохнули. Хоть одна хорошая новость на сегодня. Но насчет хорошей я жестоко ошибся…

Мы спустились к поселению. Обгорелые остовы хижин торчали как надгробия. По спине пробежал холодок. Вошли в деревеньку… Кругом вповалку лежали трупы местных. В основном дети и женщины. Прямо посреди дороги, свернувшись, лежала женщина, обнимавшая двоих детей. Один совсем младенец. Она накрыла их своим телом, но пуля пробила разом ее голову и голову малыша, что уцепился за ее шею.

Мерзкий комок подкатил к горлу. Млять! Чего я только ни повидал в своей жизни. Думал ко всему готов. Но к такому…

Из убитых ни одного в военной форме, ни у кого нет даже сраного пистолета или хотя бы вил в качестве оружия. Трупы крестьян усеяли поле бойни. В телах копошились мерзкие черные птицы с уродливыми клювами. Они смотрели на нас немигающим взглядом и не торопились улетать. Лишь лениво отбегали в сторону, пропуская нас дальше.

Шли молча. Ненависть, ярость, боль… Скрипя зубами, я давил этот рвущийся остервенелый ком эмоций внутри себя. Знал, что война – грязь. Но такой грязи не встречал… Готов был волком выть и заживо перегрызть горло тому, кто это сделал. Но ярость сменилась бессилием. Я молча шел вперед и старался не смотреть по сторонам.

Точившая меня с самого начала, как я сюда попал, мысль «А моя ли эта война?», сейчас совсем притупилась и растворилась в злости и негодовании.

Какого черта убивать мирных? Устрашение? Устранение поддержки для партизан? Скорее, все гораздо банальнее и страшнее. Пехота отрапортовала о количестве убитых. А враг это или нет, никто не разбирается – сопутствующий ущерб. В зачет идет труп. Много трупов – значит, герои, млять! И насрать, что это трупы детей. С-сука… Как их здесь много. Слишком много.

– Твари… – прошипел Иван. – Это не солдаты. И даже не звери…

Из деревни вышли, когда солнце почти завалилось за горизонт. Наконец я смог вдохнуть полной грудью. Сплевывал, пытаясь избавиться от въевшегося мерзкого запаха смерти. Снова углубились в лес.

Неожиданно Чунг отшвырнул пулемет и юркнул в заросли с винтовкой наперевес. Я положил волокошу и снял с плеча «эмку». Сбоку зашевелились кусты. Там, куда умчался вьетнамец, кто-то шнырял.

Черт! Я пригнулся и стал заходить сбоку, чтобы прикрыть узкоглазого. Но не успел.

Раздались крики. Визг. Я рванул вперед, готовый стегнуть очередью, но выстрелов не последовало. Лишь невнятное лопотание Чунга нарушало тишину. Он что-то тараторил на своем, нервно покрикивая, и ему вторил нервный женский голос. Там кто-то был.

Я забурился в заросли и увидел такую картину: Чунг махал стволом винтовки перед двумя вжавшимися в землю фигурками.

Какого хрена? Это явно не враги. Девушка и старуха стояли на коленях, а вьетнамец что-то с пристрастием у них выяснял. Старуха молчала с каменным лицом. Молоденькая девушка плакала и с жаром объясняла и жестикулировала, вытянув руки вперед и прикрывая от ствола старуху.