– Падла ты, Громов, – говорит она и улыбается.

И морщин становится больше.

Нет, Ленка, она… ухоженная. Вроде это так правильно говорить. Причёска вон. Костюмчик не из дешевых. Всяко лучше того, у китайцев отжатого, из скользкой типа шёлковой ткани, который я когда-то подарил. Последнюю мою очень злило, что я столько на Ленку трачу.

Вообще требовала уволить.

Дура.

– Какой есть… давно я?

– Спишь? Да уже часа два. Знаешь, врач сказал, что тебе вроде бы лучше… что…

И голос дрогнул. Значит, эти улучшение – не для порадоваться.

– Говори уже.

Вздох.

И взгляд на руки.

– Ноготь вот сломала, – и руку протягивает, показывая. Ногти у неё тоже короткие, потому как знает, до чего меня нынешняя мода с ведьмачьими когтями выбешивает. И лак нежненький, то ли розовый, то ли бежевый, то ли ещё какой. У баб этих цветов уйма. И каждый по-разному называется.

– Ты, – говорю, – не увиливай. И попить дай. Может, бульончику принесла?

Ленка покраснела.

– Извини… я посолить в прошлый раз забыла.

– Зато знаю, что варила сама…

– Ну да, – руку она убирает за спину и выдаёт. – Врач этот… вроде как улучшения часто происходят… перед…

– Смертью?

Ленка оборачивается, точно та, о ком я говорю, рядом.

И кивает.

– Хорошо тогда.

– Хорошо?!

– Не ори, а то сбегутся.

Я не хотел видеть ни докторов, ни медсестёр. Сделать ничего не сделают, а суеты наведут. Мне же и так неплохо. Я подумал и с немалым удивлением понял, что действительно неплохо.

Хорошо даже.

Боль отступила.

Тело вдруг легкое-легкое, будто пухом изнутри набитое. И кажется, если возникнет у меня желание встать и пойти, я встану и пойду.

Вот же…

– Извини, – Ленка тотчас усовестилась. – Тут… твоя… сестра приходила скандалить.

Дура.

Если Викуся хоть как-то соображал, то Янка вовсе безмозглою уродилась. Точнее в маменьку пошла, которая всю жизнь в торговле обреталась, сделавши карьеру от продавщицы до заведующей мясным местного универмага. И главное, раньше-то должность была хорошей.

Уважаемой.

Денежной.

Вот и привыкла папенькина супружница на людей сверху вниз поглядывать да и обращаться так же. Новые времена её не пощадили.

На хрен.

– Надеюсь, ты её послала, куда подальше?

Янка эту вот манеру от маменьки взяла, только уже без должности и возможностей. Хотя… как-то ж в прокуратуре обжилась. На это её хватило.

– А то… потом ещё этот… такой… твой племянничек…

– Скандалил?

– Цветочки принёс. Конфеты. Кстати, на приличную кондитерскую раскошелился. Песню пел, как страдает…

Даже знаю, кто именно.

– И что очень хотел бы сблизиться. И что его сын тебя полюбил. Смешной мальчонка.

– Ага, – говорю. – Тимоха звать…

– Громов…

У Ленки усталые глаза. И возраст в них читается яснее, чем в морщинах. Все те года, когда пришлось голодать или жрать дерьмо, или же его творить. Это ведь не прошло даром.

Этот взгляд, его золотыми нитями не ушьёшь и чудо-зельем не закапаешь.

– Чего?

– Ты только не ругайся…

Времени у меня не осталось ругаться. Но Викушин сыночек удивил. Раньше других понял, что с Ленкою дружить стоит.

– Продай, – сказала она и выдохнула. – Фирму… заводы… всё… от Антоненко до сих пор ждут согласия. И цену дают нормальную.

– Лен…

– Я понимаю, что тебе жаль. Но… ты тоже пойми. Я не справлюсь.

– Справишься.

– Нет, Громов… это не тебя штопать. И не… в овражке покойников закапывать, – она отвернулась, но слёзы не скрыть. – Это другое…

– Всё равно справишься. Ты же вела последние сделки. Ты… управляющие толковые. Тебя знают. Поставщики… связи…

– Держатся на тебе, Громов. А тебя не станет, кто я?

– Моя жена…

– Это да, но… – она мотнула головой. – Я не хочу… просто не хочу. Я тоже устала, Громов. Ты бы знал, как я устала… даже тогда, когда… ну…