иль взрослых.

Они моих родных препоручили на попечение

                             ветрам, и дождям,

И одуванчикам.

Неужто те, кто не поставил им тесаного камня,

Настолько не любили их? Во сколько

                             это обошлось бы?

Неважно даже, если они их навещали,

Чтоб для очистки совести

Бесстыдно слезы лить.

И вот я преклонил колени весенним днем,

Что обернулся осенью,

И вдруг, не старый и большой,

А маленький и юный,

Я руку протянул, чтобы

Они знали – я здесь

И очень их люблю.

Я надломил цветок и стеблем имена и даты

                             начертал

Усопших, наконец обретших имена и даты.

Темнело. Я за ворота выбежал и, обернувшись,

                             о Боже!..

На дальней заброшенной лужайке еще виднелся

                             оставленный мной знак,

Озаряющий их сумрак, словно омраченный

                             весенний день,

Их имена во прахе, а даты жизни заросли травою,

И стерли проплывающие тучи.

Их надгробие – мой яркий дар,

Сияющий, как лето, одуванчик.

Лето, прощай,

Услышь слова и заклинания на языке, шершавом

                             от песка,

Биенье пульса в шейных венах и висках.

Времени отсчет пошел,

Все лето просочилось в стекляную воронку

И обратилось в горку мельчайшего песка.

Угодия собак бродячих и мальчишек, где нету

                             места

Девчонкам, слабакам и собачонкам

                             легкомысленным,

Перекосились – их содержимое рассыпалось

                             по школам.

Осиротелые луга достались

Осенним воробьям и перепелкам,

Босые ноги не бороздят отныне высокий

                             травостой,

И зарастают проторенные ими улочки,

Индейцев тропки глушит сорная трава,

Где ноги праздной ребятни служили спицами

                             колесам лета,

Вытаптывая в поле знаки, истинные письмена

                             безмолвной божьей речи —

Ужей садовых, раскрывающих за тайной тайну,

                             которые,

Спасаясь, подгоняемые слоновьим стадом

                             мальчишек-бестий,

Узором безъязыким коряво рисовали свои

                             жизни,

Ища убежища.

Сухие придорожные цветы раскачивает ветер,

Вытряхивая ржавчину,

Как капли крови в пересохшую канаву.

День утопает в сумерках.

Над ежовой щетиной жнивья

В прощальных солнца отсветах мерцают звезды

                             первые.

Октябрь вступает в игру после того, как орава

                             детей

Здесь в августе резвилась на пышном

                             разнотравье,

Ошалев от солнца, шарахалась от школы

                             и вытаптывала клевер,

Теперь же улетучились они, увы,

Остались только ветра шум, и шорохи,

И умирание мечты о лете, что

Вызывает осыпанье ржи у стебельков,

И воспоминания о детях,

И барабанщику былых времен

Нашептывает ритмы барабанной дроби,

А еще слова, как трели птиц осенних:

Лето, прощай!

И вновь:

Лето, прощай!

И напоследок:

Лето, прощай!

Лето на исходе. Бродячие сынки

По лужайкам нехотя бредут

Век бы не слыхать, как домой зовут.

С верхней ступеньки их Бог созывает,

Каждого по имени Он выкликает.

А они канючат Боженьке в ответ:

Ах, как хочется играть, просто мочи нет!

Обеденный колокол бьет.

Девочки проворно юркнули вперед.

Неутолимым азартом снедаемые,

Мальчишки в хвосте плетутся:

Хоть бы еще одну подачу, замах, попадание,

Вот бы в темное небо птицей красивой

                             взметнуться.

Таким быть положено лету —

Грустным, сладостным, долгим,

                             коротким (о боже) —