Влажная Молли Грешник. Огонь его страсти

Тени клуба «Грех» обволакивали меня, как чужие руки – навязчиво, без спроса.

Я вдохнула густой воздух, пропитанный дорогим табаком, алкоголем и чем-то ещё – чем-то тёмным, запретным, словно сам грех здесь был не абстракцией, а осязаемой субстанцией, разлитой в каждом углу.

Поправив слишком короткую юбку униформы, я почувствовала, как холодный воздух кондиционера скользит по обнажённым бёдрам, оставляя за собой мурашки. Чёрный шёлк обтягивал тело, будто вторая кожа, а глубокий вырез на груди заставлял меня сутулиться. Не от холода, а от стыда, от осознания того, что здесь я не человек, а деталь интерьера.

– Не прячься, – прошипела Карина, старшая официантка, затягиваясь сигаретой в подсобке. Её алые губы растянулись в насмешливую улыбку, в которой не было ни капли тепла. – Здесь любят, когда девочки знают своё место.

Я кивнула, сжимая поднос так, что пальцы побелели.

Я справлюсь. Это всего лишь работа. Всего лишь несколько месяцев. Этого достаточно, чтобы оплатить маме операцию и забрать её домой из больницы.

Острая боль – словно маленький якорь, не дающий унести меня в море паники.

Это всего лишь работа, – мысленно повторяла снова и снова, как мантру.

Точно такая же, как уборка в кафе или раздача листовок у метро. Только здесь платят в десять раз больше, а времени – вдвое меньше. Шесть месяцев. Всего полгода.

И я навсегда забуду о том, что вообще была здесь когда-то.

Я всё сделаю, чтобы мама, наконец, перестала хвататься за бок со сжатыми от боли зубами, чтобы доктор перестал смотреть на нас с этим вежливым, убийственным сожалением.

Представила, как ключ поворачивается в замке нашей старой квартиры, как мама заходит внутрь и вдыхает знакомый запах дома – не больничной стерильности, не лекарств, а чая с мятой и свежих пирожков.

Мы будем дома. Вместе.

Этот образ горел во мне ярче неоновых вывесок клуба. Он был моим щитом против прилипчивых взглядов, против этих рук, которые то и дело "случайно" касались меня.

Когда я вышла в зал, меня накрыло волной звуков: низкий гул голосов, хрустальный звон бокалов, навязчивый бит музыки, проникающий сквозь рёбра. Огни неоновых ламп бросали сине-фиолетовые блики на лица гостей, превращая их в карикатуры на людей – ухмыляющихся, жадных, ненасытных.

– Стол семь, новенькая, – бросила Карина, указывая длинным ногтем в угол зала.

Я двинулась сквозь толпу, чувствуя, как мужские взгляды цепляются за каждый мой шаг, словно щупальца. Одни – оценивающие, как будто я вещь на аукционе. Другие – откровенно голодные, с намёком на то, что они уже представляют, как эти руки будут скользить по моей коже.

– О, свежак! – ухмыльнулся один из троих мужчин за столиком, когда я ставила перед ними бокалы.

Его пальцы – холодные, влажные, как у змеи, – намеренно задержались на моей руке. Я едва сдержала дрожь.

– Виски, лёд отдельно, – бросил второй, даже не глядя на меня.

Третий молча рассматривал меня, как товар на витрине. Его глаза скользили вниз, к разрезу на юбке, и мне захотелось провалиться сквозь пол.

И тут…

Всё изменилось.

Я не сразу поняла, что произошло. Просто зал вдруг затих – не полностью, но достаточно, чтобы это заметить. Где-то оборвался смех. Кто-то поспешно отвёл взгляд. Даже мои "клиенты" внезапно выпрямились в креслах, будто перед ними появился кто-то, перед кем нельзя расслабляться.

И тогда я почувствовала его.

Прежде чем увидела.

Давид Волков.

Хозяин «Греха».

Он стоял у лестницы на второй этаж, опершись на перила одной рукой, словно даже его поза говорила: "Это моя территория". Высокий, мощный, в идеально сидящем чёрном костюме, который подчёркивал каждую линию его тела – широкие плечи, узкую талию, силу, скрытую под тканью.

Его лицо было красивым в той опасной манере, которая заставляет сердце биться чаще. Резкие скулы, тёмные волосы с проседью у висков, густые брови над…

Над ледяными глазами.

Они смотрели прямо на меня.

Не на зал. Не на своих людей.

На меня.

В них не было ни любопытства, ни желания – только холодный расчёт, будто он уже взвесил меня на невидимых весах и вынес приговор.

Я замерла, чувствуя, как по спине стекает капля пота, медленно, как палец, проведённый вдоль позвоночника. Во рту внезапно пересохло, а в ушах зазвенело, будто кто-то ударил по хрустальному бокалу.

Он не двигался. Не улыбался.

Просто наблюдал.

Как хищник, который уже решил, что эта добыча – его.

Я первая отвела взгляд, но было поздно – электрический разряд этого зрительного контакта уже пробежал по коже, оставив после себя странное жжение.