Однако вид у Оливера был чуть ли не виноватый, как у человека, который вынужден разочаровать ребенка.

– В чем дело? – спросила девушка. – Разве я не права? Я же не входила к ней в спальню! И весь день, кроме того времени, что провела в библиотеке, я была на людя-х!

– И по крайней мере один из этих людей явно лжет. Кто-то положил брошь в ваш чемодан и сделал это не случайно.

Заключенная решительно подалась вперед:

– Но ведь можно же доказать, что у меня не было возможности взять ее из спальни, где стояла шкатулка! Я почти уверена, что в гардеробной ее не было. Да там ее некуда и поставить! – Она в подробностях вспомнила обстановку комнаты и заговорила увереннее: – Там вдоль одной из стен стоят три гардероба, в другой стене окно, а у третьей – комод и туалетный столик с трельяжем, а возле него табуретка. Я помню, что на столике лежали щетки, гребни и хрустальный стаканчик со шпильками. Шкатулки там не было. Она бы загораживала зеркало. И на комоде ничего не было, да он и слишком высок, чтобы что-то на него ставить.

– А у четвертой стены? – криво улыбнулся Рэтбоун.

– Ну… в ней дверь, естественно. А рядом – второе кресло. И что-то вроде кушетки.

– И никакой шкатулки?

– Нет! Это совершенно точно! – Сиделка ощутила ликование. – Ведь это же что-то доказывает!

– Это доказывает, что у вас прекрасная память, – и ничего более.

– Как же так! – воскликнула Лэттерли. – Если шкатулки там не было, я же не могла что-то из нее взять!

– Но это по вашим словам, Эстер, там не было шкатулки, – мягко уточнил юрист, глядя на нее с грустью и сочувствием.

– А горничная… – начала его подопечная, но осеклась.

– Разумеется, – кивнул Оливер. – Это могли бы подтвердить два человека: горничная, которая, вполне возможно, и подсунула брошку в ваш багаж, и сама Мэри, которую нам уже не расспросить. А кто еще? Старшая дочь, Уна Макайвор? Что скажет она? – Он старался говорить бесстрастно, как того требовала его профессия, но в глазах у него светились гнев и боль.

Девушка молча глядела на него. Он протянул руку через стол, словно собираясь коснуться ее руки, но передумал.

– Эстер, не стоит прятаться от правды, – серьезным голосом проговорил адвокат. – Вы оказались втянуты во что-то, для нас пока непонятное, и было бы глупо воображать, что причастные к этой истории люди – ваши друзья и что они непременно будут говорить правду, даже если это противоречит их интересам. Если Уне Макайвор придется выбирать, обвинить ли кого-то из своих домашних или вас, человека постороннего, нам не следует слишком рассчитывать на то, что она сможет и захочет сказать чистую правду.

– Но… Но если кто-то в ее доме оказался вором, разве она не постарается узнать, кто именно?

– Совсем не обязательно – особенно если это не кто-либо из прислуги, а один из членов ее семьи.

– Но почему? Почему украли только эту брошь? И зачем ее положили в мой саквояж?

Лицо Оливера вдруг стало жестким, словно на холоде, а глаза его блеснули:

– Этого я не знаю, но иначе остается только предположить, что это сделали вы, а такую нелепость я обсуждать не намерен.

Его слова отчетливо обнажили перед Эстер всю чудовищность ситуации. Разве она может рассчитывать, что кто-то поверит, будто она не воспользовалась неожиданно подвернувшейся возможностью, чтобы стащить брошку? А потом, после смерти Мэри, вдруг испугалась и попыталась вернуть ее? В глазах Рэтбоуна она прочитала, что он думает о том же самом.

А сам он в глубине души верит ей? Или всего лишь ведет себя так, как велит профессиональный долг? Мисс Лэттерли чувствовала, что реальный мир отступает перед надвигающимся на нее кошмаром, бесконечным и безнадежным, в котором мгновения надежды неотвратимо сменяются приступами слепого ужаса.