Ферранте умел показывать фокусы и соперничал с Фертеллой, доставая из ушей дам безделушки, а из воротника дона Альфонсо бесконечные цветные ленточки. Даже Перро и Гатто тянулись к нему и хохотали как безумные над его шутками, хоть и не всегда их понимали. Фонси, который быстро жирел, часами лежа поперек живота донны Лукреции, пока она скармливала ему марципаны и засахаренные фрукты, с удовольствием балансировал на своих коротких лапках этаким маленьким бочонком и восторженно лаял, стоило появиться Ферранте. То, что Ферранте решил развлекать свою невестку в период ее вынужденного бездействия, возвысило его в моих глазах. Я знала, что Витторио вернулся в Рим с остальными людьми Чезаре, и прекрасно понимала, как одиноко ему без своего друга. Я бы поговорила с ним об этом, но возможность ни разу не подвернулась.

Кардинал Ипполито привез нам из Рима свежие сплетни, как светские, так и церковные, правда, все они сводились в основном к одному и тому же: кто дает лучшие обеды, кто больше тратит на свои собрания произведений искусства и древностей, кто посещает салоны Фьямметты и ее соперницы, Империи, какие самые смешные и неприличные объявления появились на Пасквино[31]. Сезон, похоже, продлится и после Пасхи, сообщил кардинал, бросив взгляд на донну Лукрецию, так как герцог Валентино остался в городе, хотя погода улучшается с каждым днем и в войсках, которые он разместил на подступах к Риму, растет нетерпение. Испания и Франция вновь затеяли ссору из-за Неаполя, Чезаре с отцом наверняка намерены использовать эту ситуацию так или иначе, остается лишь вопрос, как именно. Даже понтифик, видимо, не знает, поскольку не раз жаловался на сына, с которым никак не может найти общий язык. Тот, видите ли, ложится спать на рассвете и спит весь день, а апартаменты покидает лишь после наступления темноты, притом в маске. Сплетники утверждают, будто его лицо снова уродует французская болезнь, а другие, глядя на растущее волнение во Флоренции, теряются в догадках.

Тут Ипполито, вероятно, вспомнил, что несколько раз видел в Ватикане моего отца, и передал от него привет.

Все это донна Лукреция выслушала внимательно с собачкой на руках, сидя рядом с мужем.

– Как несправедливо заставлять меня волноваться о здоровье брата, когда я сама так слаба, – пожаловалась она по завершении рассказа кардинала. – В своих письмах он ни словом об этом не обмолвился, они лишь полны веселья и похвал моему дорогому мужу. – Она послала любящую улыбку дону Альфонсо, а тот в ответ почесал собачку за ухом.

Я внимательно следила за рассказом о Чезаре и заметила, как дон Альфонсо быстро переглянулся с Ипполито, словно говоря, если она что-то и знает, нам не вытянуть это из нее таким образом.

Когда приходил дон Джулио, дон Альфонсо приносил виолу. Все братья превосходно музицировали, но Джулио был лучше всех. Он умел играть на любом инструменте и хорошо пел. Если бы он не мог прятаться за музыку, то, наверное, вообще не приходил бы. Стоило ему и Анджеле оказаться в одной комнате, как они начинали вести себя как пара потерявших разум телят: краснели, бледнели, подолгу пялились друг на друга, а потом в панике отводили глаза, если вдруг их взгляды встречались. Донна Лукреция обучала дона Джулио испанским песням и любила аккомпанировать ему на своей гитаре, топоча необутыми ножками по спинке кровати. Когда она уставала, то передавала гитару Анджеле, тоже умелой музыкантше, хотя этого никак нельзя было сказать, если судить по тому, как путались ее пальцы в струнах, когда звучал чистый тенор дона Джулио. Он пел с закрытыми глазами. Наверное, в этом был его секрет, хотя сомневаюсь – когда не видишь своего возлюбленного, сердце не бьется медленнее и благоразумие к тебе не возвращается.