– Мое почтение, отец игумен. – Кузьма отвесил вежливый полупоклон. – Можно тебя так называть?

– Годами я тебе скорее брат, а отцом меня величают только члены общины, – прозвучало из мрака. – Тебе вовсе не обязательно следовать их примеру.

– Тогда пусть будет брат, – кивнул Кузьма. – Меня это вполне устраивает.

– А ведь я тебя примерно так и представлял, Кузьма Индикоплав. – Ровный голос игумена не позволял понять, что это: комплимент или осуждение.

– Какой уж есть, – развел руками Кузьма. – Сам знаю, что на Иосифа Прекрасного не похож.

– Я говорю не о телесном облике, а о нраве.

– И каким же тебе, брат игумен, показался мой нрав?

– Дерзким, скрытным, независимым. Ты, как говорится, себе на уме.

– И это все тебе сверху видно? – Кузьма изобразил восторг, смешанный с недоверием. – Надо же!

– Не только это, но и многое другое. Недаром же я поставлен пастырем над общиной святокатакомбной церкви… Еще я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Особенно в важных делах.

– Я важных дел отродясь ни с кем не заводил. Так, по мелочам… Добыть что-нибудь, весточку передать по назначению, гонцов до нужного места проводить.

– Не скромничай, брат. Числятся за тобой подвиги и посерьезней. Нанимали тебя для тайных дел, и не однажды.

– Пустыми слухами питаешься. – Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. – Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.

– Но ведь посылали тебя за Грань. – Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.

– Кто посылал? – У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.

– Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?

– Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. – Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. – Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.

– И как ты отвечал?

– Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше – ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.

– Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…

– Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.

– Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?

– Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.

– А если все выползки за Грань ушли?

– Зачем им это?

– Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.

– Кто-нибудь обязательно вернулся бы. – Кузьма с сомнением покачал головой. – Так не бывает, чтобы назад не тянуло.

– Из царства Божьего в преисподнюю? – Игумен усмехнулся, но как-то недобро. – Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.