Несмотря на то, что в конечном счете социологический взгляд возобладал и дворянская исключительность была закреплена на законодательном уровне, противостояние сохранялось. Примером тому служит знаменитый фрагмент из «Женитьбы» Н. В. Гоголя (1833), где невеста, дочь купца Агафья Тихоновна, обсуждает со своей теткой Ариной Пантелеймоновной преимущества и недостатки потенциальных женихов с точки зрения их социального статуса. Дискуссия сводится к спору о том, кто лучше – купец или дворянин; тетка настаивает на том, что жених-купец предпочтительней, апеллируя, кроме прочего, к мнению покойного отца Агафьи Тихоновны: «Эй, Агафья Тихоновна, а ведь не то бы ты сказала, как бы покойник-то Тихон, твой батюшка, Пантелеймонович был жив. Бывало, как ударит всей пятерней по столу да вскрикнет: “Плевать я, говорит, на того, который стыдится быть купцом; да не выдам же, говорит, дочь за полковника. Пусть их делают другие! А и сына, говорит, не отдам на службу. Что, говорит, разве купец не служит государю так же, как и всякий другой?” Да всей пятерней-то по столу и хватит»[401].

Кроме того, большим вызовом формированию единой категории дворянства – будь она определена по функции или по качеству – оставались дробные идентичности на местах. Коллективной идентичности единой дворянской страты, пропагандировавшейся административной (законодательство) и интеллектуальной (публицистика) элитами, противостояла фрагментированная идентичность локальных дворянских групп. Об этом свидетельствуют дворянские наказы депутатам Уложенной комиссии.

Большинство дворянских наказов депутатам оставались в рамках традиционных представлений, они содержали жалобы на тяготы жизни и просьбы сохранить за дворянством его привилегии, практически всегда – экономические, теснейшим образом связанные с экономическим характером конкретной местности. Часто обращения к государыне сопровождались жалобами на общее неустройство и собственное ничтожество дворян, уповавших только на заботу своей государыни. Например, составители наказа рыльского дворянства сокрушались, словно бы ощущая собственное несоответствие тому образу, который усердно транслировался столичными элитами: «Да и то, что мы вообще не так время свое провождаем, как-бы пристало, правосудие своего действа не имеет, малопоместное дворянство от великопоместных утесняется, подлородные, происком обогатясь, купя деревни, смешались с старым дворянством, – словом сказать, что не так живем, как благородному дворянству прилично»[402].

Требования смертной казни и жестоких телесных наказаний, жалобы на «судебную волокиту» и «ябеды», учреждение школ, армейские постои и, конечно, винокуренная привилегия – именно эти проблемы в подавляющем большинстве случаев волновали составителей дворянских наказов. Сошлемся на выводы В. М. Никоновой, проведшей контент-анализ дворянских требований: «Ведущее место в требованиях дворян принадлежало вопросам, связанным с реорганизацией суда и судопроизводства и с укреплением всей системы местного управления <…> В комплекс требований, объединенных данной категорией, входят: пресечение крестьянских побегов и разбоев, проблемы наследственных прав и Вотчинной коллегии, связанные с совершенствованием законодательства о наследовании»[403]. Провинциальное дворянство было в наибольшей степени озабочено повышением качества работы судебно-административного аппарата, а не переосмыслением своего статуса в системе империи – переосмыслением, которое неизбежно влекло за собой новые обязанности дворян в дополнение к тем проблемам, на которые жаловались составители дворянских наказов.