Он прав: ничего родители ему не сделают. Через восемь месяцев брат уезжает в Колумбийский университет. Мама тихо паникует по этому поводу, словно чувствует себя виноватой за то время, пока они с папой расходились. Еще, мне кажется, ее пугает перспектива, что я на время останусь единственным ребенком в доме. И вот я злюсь уже и на Стивена тоже. На Стивена, и его самодовольство, и на то, как рано он выбрал университет, и как легко ему живется. Как легко пронесся он по тонкому льду подросткового возраста, когда простые смертные проваливаются под воду и тонут.

– Ты вообще-то не единственный ребенок, знаешь ли, – злобно и совсем невпопад говорю я. – Может, ты и любимчик, но у наших родителей есть еще и я.

Стивен смотрит на меня так, будто я свихнулась:

– И ничего я не любимчик. – Он садится в кровати и с самым жалким видом обхватывает голову руками. – Ты ведь знаешь, что мама ждет не дождется, когда вы снова подружитесь? Постоянно об этом говорит.

Я резко поворачиваюсь:

– Это тебе она говорит? – Мысль о том, что они говорят обо мне в мое отсутствие, злит меня еще сильнее. Ровена с ее невыносимым тоном и ее ситуацией. – И что же она говорит?

Стивен пожимает плечами. Такой спокойный, что хочется ему врезать.

– Да ничего. Только то, что я сказал. Что скучает по тебе и хочет, чтобы вы опять дружили.

Я яростно передергиваю плечами:

– Вообще-то это она родитель, а не я. Пусть и пытается подружиться.

Стивен раскрывает рот, но вместо ответа тянется к стакану с водой. Видимо, нечего сказать.

После полудня Стивен наконец выходит из комнаты. Он плетется вниз по ступенькам, даже не переодевшись из вчерашней одежды. Ну ты и лох, думаю я. Родители, что характерно, не обращают на его вид ни малейшего внимания. Мы проводим день в кругу семьи: доедаем остатки с праздничного стола и собираем огромный пазл с Одиноким Кипарисом, главной достопримечательностью дороги на Пеббл-Бич. Я сижу за кухонным столом и наношу последние штрихи на платье и шлейф королевы из «Однажды на Матраце», когда мама склоняется посмотреть, что я рисую. Я чувствую себя как под пристальным светом софитов. Девочке-лесбиянке все еще нравятся наряды, спешите видеть в вечерних новостях.

И все же…

– Очень красиво, Ро, – тихо говорит она, касаясь прохладной рукой моего затылка.

Я жадно глотаю апельсиновый сок, пытаясь избавиться от внезапного кома в горле.

На следующий день я опять бреду в школу, чтобы дальше шить костюмы в компании Мариет Чен и другой одноклассницы, Сары Мюррей.

– Ты такая стильная, Ровена, – говорит Сара, когда я сбрасываю пуховик и остаюсь в полосатом свитере-регби.

Понятно, моя одежда ей не нравится.

– И твоя прическа! Мне бы не хватило смелости.

Я неловко благодарю ее, и тут Мариет внезапно говорит:

– Это так тупо.

Мы обе смотрим на нее.

– Нет, ну правда. – Она пожимает плечами. – О парнях такого никогда не говорят. Что им нужна смелость, чтобы остричь волосы. Они просто стригутся, и все.

Впервые за всю жизнь мне ужасно хочется поцеловать кого-то помимо Тейлор Лавуа.

Я не замечаю эсэмэску от Стивена, и он заходит в школу, чтобы забрать меня домой. В своих конверсах и пуховике он выглядит в школе совсем не к месту. Слишком взрослый.

– Тейлор говорит, чтобы ты приходила на вечеринку в субботу, – вместо приветствия обращается он ко мне.

Сара Мюррей уже таращится на моего тупого, но привлекательного братца. Ему даже не надо стараться, чтобы привлечь к себе внимание.

Я обкусываю нитку зубами, встаю и оглядываюсь в поисках своей куртки.

– Мало ли что она говорит, – отвечаю я ему, распрощавшись с девочками и следуя за Стивеном по коридору. – Думаю, ей просто нужен напарник, чтобы дотащить тебя до дома, когда ты напьешься в стельку.