– Думаю, нам пора, – поспешил вмешаться в разговор Маркус и, просунув руку между джентльменами, осторожно развел их в стороны. – Доктор, – кивнул он стоявшему поодаль врачу, увлекая Дэниела за собой. – Лорд Рамсгейт.

– Считайте оставшиеся дни, Уинстед, – угрожающе протянул маркиз. – Или, скорее, часы.

– Сэр, – в стремлении все уладить ну или хотя бы попытаться опять начал Дэниел, желая выразить почтение хозяину дома. – Должен вам сказать…

– Не смейте ко мне обращаться! – оборвал его Рамсгейт. – Вас уже ничто не спасет, и нет такого места на земле, где вы смогли бы от меня спрятаться.

– Но если вы его убьете, вас тоже повесят, – заметил Маркус. – А если Хью выживет, вы ему понадобитесь.

Рамсгейт посмотрел на Маркуса словно на умалишенного.

– Думаете, я сделаю это самолично? В наши дни не так сложно найти того, кто сделает это за меня, ибо цена жизни не так уж высока. – Он кивнул в сторону Дэниела. – Даже его жизни.

– Мне лучше уйти, – пробормотал доктор, поспешно направляясь к выходу.

– Запомните, Уинстед, – произнес маркиз, взирая на Дэниела со злобой и презрением. – Можете попытаться сбежать, спрятаться, но мои люди вас найдут. Вы не будете знать, кто они, и потому не заметите их рядом с собой.

Эти слова преследовали Дэниела на протяжении следующих трех лет. Из Англии во Францию, из Франции в Пруссию, из Пруссии в Италию… Он слышал их во сне, в шелесте листьев, в каждом раздававшемся за спиной шаге. Он научился держаться спиной к стенам и никому не доверять, даже женщинам, с которыми время от времени делил постель. Он смирился с тем, что его нога никогда больше не ступит на английскую землю и что он никогда больше не увидит своих родных. Так продолжалось до того самого дня, когда однажды в итальянском городишке он с удивлением увидел хромавшего ему навстречу Хью Прентиса.

Дэниел знал, что Хью выжил, поскольку время от времени получал весточки из дому, но никак не ожидал увидеть его снова, тем более здесь, на этой старинной площади небольшого итальянского городка, купавшегося в обжигающих лучах средиземноморского солнца и наполненного возгласами arrividerci[1] и buon giornio[2].

– Я нашел тебя, – произнес Хью, протягивая руку. – Наконец-то.

А потом с его губ сорвались слова, коих Дэниел уже не чаял услышать:

– Можешь возвращаться домой. Тебе больше ничто не угрожает. Даю слово.

Для леди, старавшейся оставаться незамеченной на протяжении последних восьми лет, Энн Уинтер оказалась в довольно затруднительном положении, ведь меньше чем через минуту она будет вынуждена выйти на импровизированную сцену, присесть в реверансе перед по меньшей мере восьмьюдесятью представителями crème de la crème[3] лондонского общества, сеть за фортепьяно и заиграть. Немного утешало лишь то, что компанию ей составят еще три молодые леди. Этим представительницам пресловутого квартета Смайт-Смитов, игравшим на струнных инструментах, тоже предстояло выступить перед многочисленной аудиторией. В отличие от них, Энн по крайней мере могла сосредоточить внимание на клавишах и вовсе не поднимать головы. Если повезет, слушателей настолько увлечет несущаяся со сцены какофония, что они не обратят никакого внимания на темноволосую женщину, вынужденную в последнюю минуту занять место пианистки, которая, по словам ее матери, вещавшей об этом всем, кто желал слушать, очень… нет, катастрофически серьезно больна.

Энн ни на минуту не поверила в мнимую болезнь Сары Плейнсуорт, но отказаться заменить ее она не могла, если хотела сохранить за собой место гувернантки леди Сары и ее трех младших сестер.