Яд, впрыснутый доктором, начинает разливаться по сосудам. Я чувствую, как в груди становится горячо и больно. Сегодняшний раунд прошел вничью. Доктор не так прост, чтобы расколоть его в одно мгновенье.

Доктор словно читает мои мысли и довольно усмехается.

– Нам обоим есть, над чем поразмыслить, друг мой, не так ли? Пусть это будет нашим домашним заданием. А теперь – позвольте угостить вас чаем? Уверяю вас, ничто так не поднимает настроение в дождливую погоду, как ароматный чай с джемом. Вот, понюхайте, как душисто пахнет!

И выставляет на стол вазочку с вареньем и пузатый, разрисованный большими лилиями заварной чайник.

* * *

Домой я отправляюсь на такси.

Доктор любезно вызывает машину и даже оплачивает, хотя я и отнекиваюсь. Весьма упрямый тип. Жаль, если он работает на Си-Вай. Зато я получил представление, почему Полу были настолько важны встречи с ним: доктор умеет доносить свои идеи не хуже Дарского наставника, и он куда более интересный собеседник, чем Торий.

И все-таки, надо признать: на время становится легче.

Возможно, доктор не так и заблуждается на наш счет? Ведь люди верят в душу, в любовь, в заботу и прочую ерунду. И даже отдают жизни, чтобы утвердить эту глупую веру. Отдал жизнь и Пол…

Глупость заразна.

Мне снова снится русалка, светлая и прозрачная, как ключевая вода. Такие, как она, никогда не посмотрят на монстра. Поэтому таких, как она, монстры берут силой.

Мое уродство вторгается в ее красоту. Ее слезы подобны росе, ее страх опьяняет. Внутренний шторм ревет и рвется наружу, и моя внутренняя боль смешивается с ее болью, а моя кровь – с ее кровью. Уродство и красота объединяются в одно целое, и лезвие вспарывает жилку на шее.

Это так приятно, так невыразимо приятно втаптывать в грязь чистое, рвать цельное, уничтожать красивое. Когда вокруг уродство и тьма, ты сам кажешься не таким уродливым и темным.

Просто у меня давно не было женщины.

Так говорю я себе. И это звучит, как оправдание. И немного успокаивает.

Возможно, мне стоит последовать примеру Расса и Пола. Хотя сама мысль о том, что надо заплатить женщине за несколько часов с ней, поднимает волну протеста. Но инстинкты сильнее. Я – больной ублюдок. И никакие таблетки – ни белые, ни голубые, ни красные – не помогут, когда жажда разрушения достигнет критической массы. А я не хочу срыва. Не хочу обратно в реа-били-таци-онный центр. И тем более не хочу погибнуть от пуль полицейских.

Женщина – лекарство от моего одиночества. Сосуд для моей тьмы. Последнее средство – помощь психотерапевта с непроизносимым именем – я оставляю на крайний случай.

* * *

Сегодня совсем нет времени на записи. Институт готовится к симпозиуму. Для меня это означает шлифовку навыков «подай-принеси». Когда много работаешь руками, некогда думать головой. И я пользуюсь этой передышкой и очищаю свой разум от мыслей о Поле, о докторе и о мертвой русалке. Под вечер я основательно вымотан и хочу только одного – спать. Тем более, ничего выдающегося не происходит.

За исключением столкновения с бывшим лаборантом Тория.

Столкновение – громко сказано. Он просто проходит мимо, на ходу застегивая пальто. Но я сразу узнаю его – долговязого очкарика, который три года назад таскался за женой Тория и которому я однажды преподал урок вежливости, спустив его с лестницы и наставив пару синяков. Думаю, он тоже этого не забыл: его безразличие напускное. Я чувствую на себе короткий взгляд. Конечно, не забыл.

– Что он делает здесь? – интересуюсь у Тория.

Тот рассеянно копошится в бумагах и, не поднимая головы, отвечает: