[1] Seele — душа (нем.).

[2] Такой симпатичный парень! Такое горе, такая печаль! (гуцульск. диалект, Карпаты.)

[3] В Карпатах, на Гуцульщине, длинная деревянная труба, обернутая березовой корой. С ее помощью с одной горы на другую передают сообщения, чаще всего — об опасностях и смертях. Изготовляется из стволов деревьев, в которые ранее ударила молния.

[4] Думай, что говоришь! Без этой девчонки нам здесь не удержаться! Или тебе вчерашнего нападения мало? (нем.)

11. Глава 9 Битва при WC

Длинный конус света развернулся перед Иркой, выхватывая из темноты обычный офисный коридор – аскетично-голые светлые стены и темные проемы дверей. Потом створка захлопнулась, и кромешная тьма обрушилась на Ирку – словно вокруг выросли новые, угольно-черные стены и теперь сходились все ближе и ближе, норовя раздавить... Ирка встряхнула головой, отгоняя панику, и активировала собачье зрение.

Коридор снова слабо замерцал темными провалами закрытых дверей на фоне однотонных стен. Но пахло в нем – едва-едва, чуть ощутимо, точно издалека ветерком принесло – не обычными моющими средствами, а молодой травой, ледяными, так что зубы ломит, родниками, бегущими между скал, древним камнем и... разворошенной сырой землей и... таясь под всем этим, тянул старый аромат мертвечины. Так, наверное, пахнет в найденных археологами древних гробницах – старая, очень давняя, забытая смерть... И еще жадное, нетерпеливое, голодное ожидание во мраке.

Ирка почувствовала, как волосы у нее шевелятся, точно шерсть встает на загривке у испуганного пса.

– Ива-а-ан! – тихо-тихо, едва слышно позвал издалека женский голос. – Ива-а-а...

Ирка пошла по коридору. Линолеум под ногами пружинил, точно она шла по заросшему травой лугу.

Кажется, прямо из стен сочился, шелестел в воздухе сухой шепот:

Прибигла з полонинки
Биленька овечка –
Люблю тэбэ, мого милого,
Мого молодечка...

Ирка остановилась, мучительно вслушиваясь во тьму. А голос шептал, шептал, завораживал... Текли слова, кружилась голова от запаха трав.

Згадай мэнэ, мий миленький,
Два раза на дныну,
А я тэбэ згадаю
Семь раз на годыну[1]...

И мучительный, полный боли и одновременно неверящего, безумного восторга мужской голос выдохнул:

– Любимая! Я тебя помню! Всегда помню! Я иду...

В нос Ирке ударил сильный, живой запах молодого мужчины. Запах страха. Изумления. Счастья. И сплетался с ним, трепетал, как в предвкушении, смрад старой мертвечины.

Ирка кинулась вперед, гонясь за вьющимся перед ней запахом. Дверь возникла внезапно, точно выскочила навстречу. Ирка остановилась, изо всех сил стараясь совладать со срывающимся дыханием, взялась за ручку и медленно, осторожно начала открывать...

Ряд кранов тянулся вдоль широкого, во всю стену зеркала, а на ярко-белом кафельном полу застыла девушка. Ирка узнала ее сразу – такая же худенькая и легкая, те же тонкие руки, простертые, точно она хотела положить их кому-то на плечи... Это была девушка с эскиза – только живая!

Играл румянец на ее бледных щеках, невидимый ветер шевелил подол легкого летнего платья и короткие русые кудряшки. И тянулась она не в пустоту, она протягивала руки своему молодому мужу. А он шагнул ей навстречу со счастливой улыбкой и принял ее в объятия, и прижал к себе, шепча:

– Ты пришла! Теперь мы всегда будем вместе!

– Вместе... – повторила она и, не отнимая курчавой головы от его груди, прошептала:

Пытае у баранця,
Круторога вивця,
Чи дашь мэни, баранчику,
Зеленого синця?

– Я не понимаю тебя... – поглаживая ее по волосам, откликнулся он. – Но я дам тебе все, что захочешь!