– Ты молишься двум богам, юноша? – спросил аксакал.

– Я рожден русской женщиной и в православной вере. Христос – мой Бог, – решил исповедаться перед смертью толмач.

Юноша распахнул на груди рубаху, и старик увидел маленькое серебряное распятие. Тонкая византийская работа. Аксакал уже протянул руку, чтобы коснуться вещицы, но тут же со страхом отдернул ладонь, будто от креста шел жар. Он провел ладонями по лицу. Прости, Аллах, за искушение.

– Молись своему урусскому Богу, если считаешь это правильным, – пожал худыми плечами старик и, подумав, добавил: – Только сабля одинаково быстро сносит головы что православных, что мусульман. Она не признает веры, – заключил престарелый смертник.

А затем в зиндане снова смешались слова православной и мусульманской молитв.

– Господи, будь справедлив к своему рабу, не дай содеяться злу, не дай умереть без причастия и раскаяния под топором иноверца. Не позволь быть погребенным без креста.

– О, Аллах, справедливейший из судей, дай мне силы встретить свою последнюю минуту достойно, без дрожи в ногах.

Заскрежетал замок в двери мечети Кулшерифа. Здесь, в одном из помещений, находилась ханская библиотека. Книги собраны со всего света: Турции, Византии, Германии, Италии, много было книг на русском языке. Рукописи хранились бережно и лежали закрытыми на дубовых, потемневших от времени полках. Только избранные могли прикоснуться к твердым переплетам книг, а стало быть, узнать тайну, сокрытую временем.

Сеид переступил порог храма. Его неторопливые шаги гулким эхом откликнулись под полукруглыми сводами. Он пересек просторное помещение, минуя колонны, украшенные арабской вязью, и вошел в библиотеку.

Запалив лучину, сеид стал писать.

Сафа-Гирей стал ханом в тринадцать лет. Он, один из мудрейших и светлейших, сумел укрепить свое воинство и расширить пределы ханства. Сафа-Гирей заставил считаться с собой не только южных соседей, но и урусского царя. Сегодня ночью в муках умирает наш повелитель, светлейший и мудрейший хан Сафа-Гирей. После себя он оставил четырех жен и пятерых детей, четверо из которых – мальчики. Старшая его жена – Сююн-Бике, ногайская ханум. По казанским обычаям, ее двухлетний сын Утямыш-Гирей должен остаться на ханском престоле. Старшему сыну Сафа-Гирея исполнилось пятнадцать лет.

Сеид вдумчиво прочитал написанное, аккуратно стянул свиток бечевой и вышел из мечети.

Стража ханского дворца уже давно забыла про наказ Сююн-Бике и громко переговаривалась между собой. Но старшая жена хана не слышала их, забывшись в своем горе. А с высоких минаретов соборной мечети Кулшерифа давно раздавались звонкие голоса муэдзинов, зовущих правоверных на вторую утреннюю молитву, и со всех концов города к первой мечети ханства потянулись казанцы.

Близился полдень. На ханский двор вывели смертников. Они не выглядели обреченными – молитва придала силы слабому, надежду – упавшему духом. Свет после подземелья казался особенно ярким, и солнце било прямо в глаза.

На дощатый помост первым взошел старик. Отсюда хорошо было видно всех собравшихся. Он снял с себя чалму и поклонился во все стороны. Взгляд у старика оставался равнодушным, он уже был готов для беседы с Аллахом.

Аксакал жил один на окраине Казани с дочерью Гульназ. И надо же такому случиться – приглянулась она Булату Ширину. Эмир Булат оказал честь, пришел в ветхий дом старика, осыпал его золотом и обещаниями:

– Твоя дочь будет жить у меня во дворце не хуже, чем сама Сююн-Бике. Быть может, она у меня станет и старшей женой.

Старик, теребя пальцами седую бороду, ответил отказом: